Прозрение произошло примерно через две недели, когда неожиданно пошел сильный дождь, в ливне этом невозможно было увидеть даже собственную ладонь, а вообще он обладал такой чудовищной силой, что неосторожно высунутую из вигвама руку мог запросто сломать. Такого дождя на острове Чилоэ не было, наверное, никогда.
Борясь с одурью, Геннадий неожиданно вспомнил о лодке, о сети, оставленных на берегу; сеть, наверное, уже перепуталась, смешалась, обратилась в сплошной ком, а лодку сечет лютый дождь и вообще, возможно, ее проломил камнем какой-нибудь дурак-пингвин…
Мозгов у этих ребят мало, они могут сотворить что угодно, даже выпить океан.
Он попробовал приотворить дверь вигвама, удалось это только с третьей попытки — слишком плотной, какой-то твердой стеной валилась сверху вода, ничего не было видно. Его отбило от двери, и он очутился на полу.
Как же так получилось, что он сдал свои трезвые позиции и опять вляпался в беду, в знакомое болото, в состояние, из которого надо немедленно выбираться. Словно бы что-то щелкнуло у него внутри, натянулась какая-то пружина с крепким железным запором. Геннадий вытянулся на полу во весь рост и закрыл глаза.
Очнулся он в оглушающей тишине. Ливень кончился. Слабые остаточные струи с едва различимыми хриплыми стонами скатывались в океан. Других звуков не было.
Перевернувшись на живот, он подполз к двери, ткнул в нее кулаком, как в некое непокорное животное. Дверь открылась.
В щель был хорошо виден берег с лодкой, вытащенной по самую корму на камни, с небольшой аккуратной кошкой, прибитой к носу и зацепленной когтями за темный треугольный валун, чтобы прибой не уволок лодку на соседний остров, до скорбной лысости омытый дождем; жесткая, с почти проволочной ячеей сеть была распята на берегу… Концы сети находились в мутной, глинистого цвета воде.
Москалев с досадою покрутил головой — чего же он так неряшливо, дурно относится к своим кормильцам, ставшим родными, — к лодке и сети?
Он подтянул к груди колени, оперся ладонями о земляной пол и с трудом поднялся на ноги. Оказавшись на улице, чуть не ахнул от неожиданности — половину неба занимала огромная, широкая, как железнодорожный состав, радуга; гигантская арка вставала прямо из океана, из воды, вырастала полого и, прогнувшись вверху под собственной тяжестью, вновь сваливалась в океан.
Вокруг арки, точнее, по обе стороны ее, бесилось, брызжа искрами, яркое зеленое пламя, окрашивало воздух в весенний, режущий глаза цвет, — радуга была погружена в световой кокон, как в предохраняющую оболочку, слепила глаза, завораживала и человека, и океан. Москалев неверяще покрутил головой, помял себе уши грубыми, жесткими пальцами. Так он делал всегда, — а в молодости особенно, — когда на вахте неожиданно начинал одолевать сон.
И вот еще что — ни лодка, ни сеть, ни вигвам не являются его собственностью… Если что-то утащит прилив, либо с неба хлопнется молния, развалит лодку, а сеть сожжет, то ему придется все оплачивать. Денег нет, а раз их нет, то выход один — продаваться в рабство.
Шатаясь, он выбрался из вигвама, добрел до искусственного озерца, так славно и кстати сотворенного им и, как был в одежде, так и не стал ничего снимать с себя, — опустился в воду.
Все! Пора отмокать… Часа полтора-два надо полежать в воде, этого, пожалуй, хватит. А с чилийской бормотухой завязать, спирт вылить в океан — пусть его пьют рыбы.
К вечеру Москалев был в норме, от состояния, в котором он находился, остался только шелестящий звук, застрявший в ушах, да еще перед глазами летали мелкие желтые мухи, они словно бы специально напоминали о недавнем прошлом.
Когда вылез из озерца, то простирнул брюки и старую, покрытую заплатами футболку, сам нырнул в вигвам, подсел к бочке, в которой быстро раскочегарил огонь, зашлепал по ней мокрыми ладонями — надо было согреться, высохнуть, стать самим собой — хотя бы на немного, хотя бы частично, но вернуться на круги своя и, — он готов был повторить эти слова несколько десятков раз, — стать самим собой.
Чилийский спирт он, поразмышляв немного, хотел было вылить не в океан, а на землю, но не сделал этого; в случае, если он упадет в холодную воду, пригнанную сюда течением с юга, спирт может оказаться единственным помощником — им можно и растереться, и компресс сделать, и внутрь влить, прогреть себя спиртовым топливом, — в общем, остатки вонючие эти, литр с небольшим, могут еще пригодиться.
На этом дела того непростого дня были закончены.
Эта небольшая, очень изящная серая птица появилась на берегу поселка Пурео внезапно, оглядевшись, медленно, по-хозяйски прошлась по галечной косе, прилегла на мягкий песок круглой, как колесо, плешины, на которой любили греться местные пингвины, поправила на груди перья.
Была она, судя по всему, не здешней, Геннадий раньше таких птиц не встречал, пробыла на берегу минут двадцать, потом поднялась и быстро понеслась вдоль кромки берега… Вскоре исчезла.
ebooksa