Солнечная ночь

— Я начала отвечать.

— Что же ты сказала?

— Сказала, что лето, мол, провела в деревне, помогала на огороде бабушке... Что бабушка моя женщина добрая...

— А он что?

— Ну, говорит, пусть добрая бабушка и выставит тебе отметку...

Люба, всхлипнув, уткнулась лицом в зачетную книжку.

Дверь аудитории распахнулась, и появился наш староста Ефрем со списком в руках.

— Барамидзе и Чичинадзе, входите! — объявил он.

— Дегенерат! Это в каком алфавите после «Б» следует «Ч»? — возмутился Гурам.

— Один сверху, один снизу! — разъяснил Ефрем, указывая глазами на дверь, — дескать, я тут ни при чем, так велел профессор.

Я не знаю названия этой болезни — ну, когда сердце подступает к горлу, язык проваливается, лоб покрывается холодной испариной, колени подкашиваются, руки начинают дрожать и в глазах темнеет, — однако, взглянув на Гурама, который огромным платком вытирал лоб и руки и облизывал пересохшие губы, я понял, что болезнь эта заразная.

В аудиторию мы вступили на цыпочках. У покрытого зеленым сукном стола сидел улыбающийся профессор. Мне сразу бросились в глаза его новые очки — огромные, в золотой оправе, концы которой соединялись с погубившей нас миниатюрной мембраной.

— Присаживайтесь, пожалуйста! — вежливо пригласил он нас.

Мы не тронулись с места.

— Вы что, плохо слышите? — повысил профессор голос. — Пожалуйста, к столу!

Мы присели к столу, на котором, словно листки со смертным приговором, лежали белые, почти нетронутые экзаменационные билеты.

— Возьмите билеты и подготовьтесь! — попросил профессор.

Я взял билет, пробежал его глазами и понял, что эго именно тот билет, думать над которым я буду до самой смерти. Гурам тоже взял билет, быстро на него взглянул, и я прочел в его глазах печаль отданного на заклание бычка.

— Ваши имя и фамилия? — спросил профессор.

— Барамидзе Теймураз! — ответил я на первый вопрос.