Тридцать дней тьмы

22
18
20
22
24
26
28
30

41

Ханна мертва. Она завернута в облако, упакована в вату, она большой клок хлопка, который лежит и ждет, пока на него нальют воды, чтобы дать всем волокнам трансформироваться в некую иную структуру, и тогда она снова оживет. Ее глаза – вата. Все вокруг туманное и расплывчато-белое, тени движутся, как калейдоскоп снов, – так выглядит небо. Рот ее – тоже вата. Она пытается его открыть и сказать что-то, но у мертвых нет голоса. Она старается пошевелиться, поднять руку, однако руки, кажется, весят по тысяче килограммов, и она никак не может понять, есть ли на них пальцы. А ноги у нее есть? Мысленно она представляет себе, как шевелит ногами, но и только.

– Она очнулась?

В ушах у Ханны ваты нет, женский голос вполне достигает ее центральной нервной системы. Кто это говорит? Бог? Она сфокусировала зрение, напрягла глаза, пытаясь увидеть что-нибудь за пределами молочной пелены. В открытых глазах вспыхнул свет, яркий свет, который тут же сменился тьмой, стоило ей только зажмуриться. Когда она снова открыла глаза, свет пропал. Зато появились контуры женщины в белом одеянии. Ее внимательный взгляд проникает Ханне в самую душу. Это Бог?

– Приходит в себя.

Ханна не может понять: кто и куда приходит? Она снова зажмурилась, на этот раз дольше, и вот как будто кто-то снял слой ваты с ее глаз! Перед Ханной стояла женщина средних лет с седыми волосами, ее белые одеяния оказались докторским халатом. На халате имелась табличка с именем. Богу ведь не нужна табличка с именем? Ханна попыталась рассмотреть надпись на табличке. Что-то типа «доктор медицины». И фамилия. Исландская. Появились две мысли: она не мертва и она в больнице. Медленно приходят воспоминания: ее падение, физиономия Гисли в окне, снежинки, падающие ей на лицо, когда она лежала и смотрела в небо. А вот каким образом она добралась до больницы и как долго здесь находится – абсолютно неясно.

– Сколько пройдет времени, прежде чем она полностью придет в сознание?

Ханна отметила про себя, что голос другой – мужской. Она его знает, но не может вспомнить, кому именно он принадлежит. В ней только еще начинает формироваться осознание реального мира. Она лежит в больнице в окружении врачей и, вероятно, каких-то прочих людей, которые заботятся о ее благополучии, она жива, но только что пришла в сознание. И тут внезапно появляется другая мысль. Элла! Она не слышит ее голоса, ее нет в этом помещении, а после падения Ханны они с убийцей оставались в доме один на один. Сквозь забитое ватой горло Ханна хрипло выдохнула:

– Элла…

– Прости, не слышно. Что ты говоришь?

Появилось ощущение, что над ней кто-то склонился.

– Элла…

– Она спрашивает об Элле.

Снова мужской голос. Это Виктор. Ханна почувствовала, что он положил руку ей на плечо. Ободряющий жест.

– Элла на похоронах.

Сначала Ханна не поняла – что, Эллу хоронят? Потом до нее дошло, что Виктор имел в виду похороны Тора. Это значит, что она была без сознания не более полусуток. Она попыталась заговорить, но горло как будто забито наждачной бумагой.

– Воды…

Кто-то, кто разобрал ее хриплый шепот, вставил ей в губы соломинку, и она принялась жадно сосать. Вода смывает вату, и возникло такое ощущение, будто кто-то одним движением освободил все ее тело от тяжелого ватного одеяла. Теперь она и видит гораздо четче: женщина-врач, Виктор с плотно забинтованной рукой, медсестра. Ханне захотелось ощутить свое тело – слегка подвигаться. Однако ничего не вышло. Ее охватила настоящая паника.

– Я парализована?

Ханна в отчаянии вглядывается в лицо доктора. Та улыбается.