Коллекционер желаний,

– Но ведь при всем при том и это у тебя будет. – Она читала его мысли, она видела его насквозь. – И я тебя не брошу, не бойся.

…Теперь каждое утро Нина куда-то уходила и возвращалась только поздно вечером. До обеда Женя убирал свой участок, а потом валялся на грязном продавленном диване и ждал ее. Она приходила, и начиналось блаженство, повторяемое снова и снова.

Нина не рассказывала о результатах своих ежедневных отлучек, но уверяла, что все будет хорошо и что «хорошо» это настанет скоро.

К дворницкой работе Женя привык быстро. Поначалу немного болели руки, но на это он особого внимания не обращал. Того, что он боялся больше всего, – позора, унизительного положения, пренебрежительных взглядов коллег-алкоголиков – не случилось. Работал он на участке один, без напарника, а прохожие совсем его не замечали, и не из презрения, а потому что им и в голову это не приходило.

В этой квартире они с Ниной прожили уже две недели, а всего три – в Москве. Женя теперь совершенно успокоился. Его больше не пугала неизвестность, не пугала новая жизнь, не пугала Нина. Он наконец поверил ей безоговорочно. В конце концов, месяцем раньше, месяцем позже, они все равно победят, а победителей, как известно, ожидают все блага земные: слава, богатство, вечный праздник и вечное счастье. Так обещала Нина, и эти обещания не могли не сбыться.

Ни о каком побеге Женя давно уже не помышлял, он понимал, что назад пути нет, да теперь и не особенно по этому поводу расстраивался. Родителям он так и не написал и не позвонил. Сначала Нина убеждала его этого не делать, а то они бросятся сюда, заберут его, увезут домой, и о поэтической карьере тогда можно забыть. А потом Женя и сам не хотел ничего сообщать о себе. В самом деле, он человек взрослый, вправе жить, как ему нравится, и никто не может в этом ему воспрепятствовать.

Но вся его взрослость однажды разбилась в пух и в прах. Он снова превратился в маленького, беззащитного ребенка, запуганного и очень несчастного.

В этот день Женя получил аванс – первую в своей жизни зарплату. Событие следовало отпраздновать, он зашел по дороге с работы в магазин, купил бутылку вина и коробку конфет для Нины. Обычно она возвращалась часов в девять. Времени до ее прихода было полно, и Женя решил собственноручно приготовить ужин. Раньше он никогда этого не делал. Нарезав на тарелке помидоры и поджарив котлеты из полуфабрикатов, он отнес все это в комнату, расставил на столе, открыл вино и стал ждать.

Нина задерживалась. Женя бесцельно бродил по комнате, нетерпеливо посматривая на часы, пару раз вышел на кухню покурить.

В одиннадцать он съел котлету и налил себе немного вина. В двенадцать лег спать, обидевшись на нее окончательно.

Но и утром она не пришла. И в обед, когда он вернулся с работы, ее не было. Женя забеспокоился не на шутку, но сделать ничего не мог – он совершенно не знал, куда и к кому она ходила, устраивая его дела. Вот если бы найти ее записную книжку, позвонить куда-нибудь – бездействовать и ждать было просто невыносимо.

Женя бросился перерывать все ее бумаги, но ничего не нашел – ни маленького блокнотика, ни даже клочка бумаги.

Первый день он еще на что-то надеялся, продолжал ходить на работу и ждать. Но когда и через неделю Нина не появилась, он понял, что она его бросила. И тут он испугался по-настоящему.

Дворницкая все еще оставалась пустой – соседи почему-то не приехали из отпуска. Как бы он радовался этому обстоятельству, если бы Нина была с ним. Теперь же пустота огромной квартиры, неживая тишина и полное одиночество доводили его до отчаянья. Целыми днями Женя бродил неприкаянной тенью по длинному темному коридору (в комнате ему было почему-то еще страшней) и выкрикивал обвинения – то ли Нине, то ли своей вероломной судьбе.

Бросила, бросила, бросила! Завезла в чужой страшный город и бросила. Сделала убийцей, подсадила на себя, как на наркотик, и бросила. Сволочь, гадина, предательница! Обманула, наобещала с три короба и бросила. Делала вид, что любит его, делала вид, что ходит по его делам, а сама бросила. И как теперь быть? Непонятно. Возвращаться домой? Как, как он теперь вернется? Оставаться здесь? Как он теперь останется? Ужас, кошмар, кошмар. Что делать, что делать? Никакого выхода нет и быть не может. Разве что повеситься. Или перерезать вены в этой незакрывающейся ванной. Страшная квартира, страшный город. Или утопиться в Москве-реке. Или…

Делать действительно было нечего. Но Женя не стал ни вешаться, ни топиться. Вместо этого он выбежал на улицу, купил литровую бутылку водки в ближайшем гастрономе на оставшиеся от аванса деньги и вернулся в пустую их дворницкую. Поступок свой Женя расценивал как отчаянный, злой, даже дерзкий, и если бы мог, он бы сделал еще что-нибудь более злое, дерзкое, отчаянное, например, снял бы проститутку. Назло ей. Но где обитают проститутки, Женя не знал, а больше ничего в голову не приходило.

В дворницкой он раскупорил бутылку, налил полный стакан и выпил в три захода большими тошнотворно-обжигающими глотками. Ей назло.

Страх прошел. Но стало очень обидно и жаль себя, так обидно, что Женя заплакал, в голос, навзрыд. Раскачиваясь на шатком скрипучем стуле, всхлипывая и размазывая по лицу слезы и сопли, Женя кричал, что никогда, никогда не простит этой гадине, этой стерве, этой завистливой дряни ее предательства, она убила его, просто убила его. Сначала ее братец убил в нем поэта, а потом она уничтожила его, Женю, как честного, законопослушного человека, как сильную, свободную личность. А ведь он был хорошим поэтом, настоящим поэтом, талантливым. Поталантливее многих, да и ее брата, если уж на то пошло. У него тоже был «Дождь», его «Непойманный дождь», и этот «Дождь» лучше Лехиного «Дождя», теперь-то он это ясно видит.

Женя снова налил водки и попытался продекламировать. Но не смог вспомнить ни строчки и оттого еще горше заплакал.

Теперь понятно, почему Нина его бросила. Она тоже ему позавидовала, догадалась, что он станет как Леха, а она опять окажется на положении «при гении». Была сестрой гения, теперь стала любовницей гения, суть не меняется. У Жени будут выходить сборники, а ей-то что? Ни славы, ничего. В крайнем случае, когда-нибудь возьмут интервью, но интересовать их будет опять же он, только он, Евгений Ильин, или предложат лет через десять написать книгу воспоминаний, но опять-таки о нем, Евгении Ильине. Незавидное положение, ничего не скажешь. Он бы на такое не пошел никогда.