У него, тут на районе, уже и друзья-шестилетки появились, а так как всех их и его самого записали в ближайшую начальную школу, которая находилась через два квартала от нас, то они и договорились встретиться там.
— Иди, а мы с мамой позади тебя пойдём.
— Дома оставайтесь, я уже взрослый, не надо меня охранять, — возмутился этот клоп.
— Хорошо, но представь, ты пошёл сам, а старшие мальчишки отобрали у тебя твой «шюльтуте», ты пришёл в школу, у всех он есть, а у тебя нет.
Сашка побледнел, а затем покраснел, представляя это, и, немного подумав, выдал:
— Хорошо, вместе пойдем, только не надо меня за руки брать.
…
В конце января 1998 года Оля родила девочку. Как она сказала по телефону:
— Рыжая, зеленоглазая, копия ты.
А еще через пару дней, когда супругу с дочкой выпустили из родильного отделения, то и я убедился в этом. Дочку назвали Еленой. Но при регистрации новорождённой в ЗАГСе (Standesamt) чиновники ошиблись, а мы не обратили первое время внимания, что дочку записали как Хелена. Впрочем, это было одно и то же имя, и мы особо не расстроились. Это была, кстати, уже не первая ошибка чиновников, допущенная в адрес нашей семьи. При регистрации нашего брака в ЗАГСе муниципалитета Кёпеник Ольгу записали как Хельгу.
Все эти события в моей жизни промелькнули почти мгновенно и хоть немного отвлекли от неприятностей. С начала января в нашу частную сеть детских садов вцепилось федеральное министерство по делам семьи, пожилых граждан, женщин и молодёжи[183]. Это министерство частично перебралось из Бонна и тут же принялось активно работать. Весь предыдущий год они занимались школами, а сейчас добрались и до детских садов.
Прислали комиссию для проверки одного из моих учреждений, но их, без меня, даже и на порог не пустили. Тогда, пригласили для беседы уже меня. Съездил, послушал их претензии. В основном они касались того, что в моих садах не было групп для детей-инвалидов. Выдвинули требование исправить это в месячный срок.
— У меня нет места для развёртывания подобных групп, придётся сокращать какие-то существующие, а детей исключать из садика. Я на такое не пойду. Меня родители засудят и разорят компенсациями, — высказал я своё мнение по этому вопросу разговаривающему со мной комиссару какого-то отдела.
— Значит, мы закроем твои учреждения отозвав образовательную лицензию, — перешёл он на ты и сразу к угрозам.
— А какое отношение вы, федералы, имеете к лицензии, выданной Берлинским департаментом образования? — попытался трепыхаться я.
— Мы найдём чем на них надавить, — бросил мне чиновник. — Твоё дело, создать такие группы, а уж мы сами будем направлять в них детей.
— А финансирование? У меня все группы платные, — выдал я уже последний аргумент, хотя прекрасно понимал, что это просто развод на деньги.
Но мне нужно было этого неприятного типа додавить до конца, до взрыва, чтобы потом, спокойно воспользоваться записью нашего разговора. Включённый диктофон лежал у меня во внутреннем кармане пиджака, а проводной микрофон проходя по пиджачному рукаву, замаскировался вместо пуговицы шлица.
— Ха-ха-ха! Сразу видно нытика осси! Кто о чём, а они о деньгах! — непонятно почему развеселился этот мудак. — Ты будешь платить, а мы детей присылать. А будешь артачиться, то мы всё у тебя отберём, и поедешь назад в свою грязную Тюрингию, хвосты коровам вертеть.
Получившуюся запись я отнёс знакомому архиепископу, а уж тот сам с ней ходил к бургомистру Берлина. В итоге, того чиновника уволили, мне пообещали всяческие преференции, но попутно натравили на меня уже Берлинский Югендамт (Jugendamt[184]), все с той же проблемой, детсады для детей-инвалидов.