© Издательство «Правда», 1986. Иллюстрации.
РУССКАЯ БАСНЯ
Великий французский баснописец Жан Лафонтен назвал басни пространной, стоактной комедией, разыгрываемой на сцене мира. Этим определением удачно передан сатирический характер басни, какой она получила у самого Лафонтена и у Крылова. Но, прежде чем стать такой «стоактной комедией», басня должна была пройти долгий путь. «Книга мудрости самого народа»[1], басня выросла на почве фольклора, имея прочные корни в сказках, в пословицах и поговорках — этих замечательных формулах национальной мудрости. Еще у древних греков, римлян, индусов была богатая устная поэзия. И басня родилась как произведение народной фантазии, из первобытных мифов о животных. Но литература начинается с возникновения письменности, и басни стали фактом литературы лишь тогда, когда они были записаны.
Басни легендарного Эзопа были созданы в Древней Греции в VI—V веках до нашей эры. Пересказанные стихами в начале новой эры римским поэтом Федром, они разошлись по всей Европе. В России басни Эзопа были переведены еще в Петровскую эпоху, а затем, начиная с середины XVIII века, стали одной из популярнейших книг.
Сборник древнеиндийских басен — «Панчатантра» (III—IV века), в арабском пересказе под названием «Калила и Димна», широко распространился по странам Востока, а в русском переводе в XV веке стал известен на Руси («Стефанит и Ихнилат»). Это самостоятельные новеллы, герои которых по ходу действия рассказывают басни, иллюстрирующие обычно то или иное поучение.
Древнегреческие и древнеиндийские басни разбрелись по всему свету; они явились тем богатейшим источником, из которого черпали мотивы и сюжеты многие последующие баснописцы. Но при всей общечеловечности содержания басня у каждого народа приобретает своеобразный национальный колорит. Басни Эзопа и Федра в античном мире, Лафонтена во Франции, Лессинга в Германии, Крылова в России являлись выражением национального характера, «духа» народа, его национального гения. Об этом хорошо сказал Пушкин, сравнивая басни Лафонтена и Крылова: «Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев. Некто справедливо заметил, что простодушие (naiveté bonhomie) есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться: Лафонтен и Крылов — представители духа обоих народов»[2]. Пушкин очень верно определил это национальное своеобразие, видя его не только в характере изображаемого — в «свойстве нравов», но и в самом «способе выражаться». Обращаясь к уже известному сюжету, каждый баснописец рассказывает его по-своему. Вот почему такое значение приобретают самое искусство рассказа басни, манера повествования, самостоятельность автора в нахождении живописных подробностей и языковых красок.
Пользуясь традиционными сюжетами и знакомыми образами, баснописец каждый раз дает им новую жизнь, новое истолкование. Известный русский ученый А. Потебня сравнивал басенные персонажи с шахматными фигурами, имеющими свои особые правила ходов [3].
Традиционная басенная символика способствует уяснению, вернее узнаванию, «характеров» персонажей-зверей читателем. Еще В. Тредиаковский заметил, что баснописец изображает «чувствительное подобие тихости и простоты в Агнце; верности и дружбы во Псе; напротив того, наглости, хищения, жестокости в Волке, во Льве, в Тигре... Сей есть немый язык, который все народы разумеют»[4]. Общность этой символики, традиционность сюжетов и создают «заданность», сходную с шахматными правилами, но «сыгранную», разрешаемую каждым баснописцем по-своему. Ведь в каждую эпоху в эту сюжетную схему подставляется конкретное, современное содержание, новая авторская интерпретация и оценка.
С самого ее возникновения басня высмеивала недостатки и человеческие слабости, которые на протяжении многих веков, видоизменяясь по своему внешнему выражению, в сущности, сохраняются как извечные свойства характеров — алчность, хвастливость, лживость, скупость, недобросовестность, лень. Герои басни — сказочные звери, во за их проделками всегда стояла жизнь людей, их экономические, социальные и моральные отношения. Аллегориями и намеками, «эзоповым языком», басня говорила правду, неугодную правящим классам. «Басня, как нравоучительный род поэзии, в наше время — действительно ложный род,— писал Белинский.—...Но басня, как
А. Потебня удачно назвал элементы, составляющие басню, «поэзией» и «прозой». Сюжет басни — яркий, образный рассказ, своего рода драматическая сценка — и есть ее «поэзия». Нравоучительное заключение, вывод из басни, краткий итог — скупая логическая «проза». Когда образность, живописная наглядность — «поэзия» преобладает над дидактикой, над «прозой», тогда и рождается художественно совершенная басня[6].
В русской литературе басня издавна занимала почетное место. «...Басня оттого имела на Руси такой чрезвычайный успех,— говорил Белинский,— что родилась не случайно, а вследствие нашего народного духа, который страх как любят побасенки и применения»[7].
Русской басне насчитывается уже более двух столетий. Первый баснописец, Антиох Кантемир, писал свои притчи (в 1731—1738 гг.) силлабическим стихом. Басни Кантемира, как и его знаменитые сатиры, направленные против «верховников» — противников петровских реформ,— зачинали собой, по мысли Белинского, то «сатирическое направление» в русской литературе, которое оказалось особенно плодотворным.
Вслед за Кантемиром к басне обратились Ломоносов, Тредиаковский, Сумароков, Майков, Хемницер и многие другие писатели. В системе жанровой иерархии классицизма, когда вся литература была подчинена «правилам» риторики, басня считалась «низким» родом. Но это-то и сделало басенный жанр наиболее жизненным, демократизировало его, приблизило язык басни к разговорному просторечию, к фольклору.
Самобытный, национальный характер басни явственно сказался в творчестве А. Сумарокова. Его басни печатались со второй половины пятидесятых годов XVIII века. Национальные краски Сумароков находит в народном творчестве — в сказке, шуточных прибаутках, скоморошьих виршах, пословицах. А самые сюжеты для басен берет чаше всего не у Эзопа или Лафонтена, а из русской действительности. Свидетельством популярности сумароковских басен явился переход их в народный лубок.
Сумароков восстает в баснях против невежественности и моральной распущенности дворянства, против произвола вельмож и чиновников, мздоимства и казнокрадства, взяточничества и плутней «крапивного семени» — подьячих.
говорил он в одной из своих сатир («Пиит и Друг его»).
Пестрая картина тогдашних нравов живо предстает перед нами в притчах Сумарокова. Тут и разбогатевшие откупщики, и плуты подьячие, и спесивые вельможи, и невежественные дворяне, и работающие на них нищие мужики. Баснописец беспощаден к «боярину», который проводит свою жизнь в праздности и тунеядстве: