ГЛАВА 17
– Что это ты замолчала? Отбиваться не будешь? – недоверчиво спрашивает, тискает меня за грудь, а я зажмуриваюсь от своей реакции на упирающийся в поясницу толстый, твёрдый, как кусок дерева, хрен. Меня прошибает. И не омерзением, нет. Желанием. Вот эта унизительная поза, его грубые касания и голос, чуть севший от возбуждения, шепчущий на ухо всякие мерзости вроде этого: – Не люблю ебать покорных и на всё согласных. Хоть вид сделай, что против, – издевается сука эдакая. Нравится ему унижать и в грязь втаптывать.
– Пошёл ты на хуй, урод моральный, – шепчу зло. Но только шепчу. Потому что вырваться он мне не даёт. Больно сжимает шею сзади, фиксируя у стены.
От напряжения трещит позвоночник, и я, не выдержав, тихо стону. Пальцы, влажные от моих соков, проходятся по второй груди, покручивают сосок и снова ныряют вниз, туда, где всё ещё ощущается дискомфорт после ночных приключений.
Морщусь, брыкаюсь. Тщетно, конечно же.
– Больно? – спрашивает так участливо, словно ему, и правда, есть до этого хоть какое-то дело.
– Ты узнаешь об этом, когда я прострелю тебе колено, – шиплю, словно змеища, потому что говорить всё труднее. – Отпусти, мудак.
– А если не отпущу? Как же ты мне колено прострелишь тогда, а? – двумя пальцами уже вовсю трахает меня, отчего в стороны летят брызги воды, которую так никто и не выключил.
– Урод. Ты долбанный урод, Шам… Аааа! – ору, выгнувшись, потому что его член уже во мне. Растягивает резко и больно.
Шамиль кусает меня за ухо и довольно ухмыляется, заглядывая в лицо.
– Еще раз так меня назови! Скажи! Давай! – каждый приказ сопровождает сильным толчком, будто хочет меня порвать. – Скажи!
Мне хорошо. Сука, мне хорошо! Как такое может быть, когда унизительно приятно чувствовать в себе насильника?! Как, блядь? Почему? Скулящий стон глотаю, не даю ему вырваться из глотки, но задом наталкиваюсь на его пах, впуская подонка в себя ещё глубже.
– Ты – урод долбанный! Мудак! Чтоб тебя… – рот мне затыкает своей ладонью, скалит зубы, как зверь, прижимаясь своей щекой с густой порослью волос к моему виску.
– Нет. Это мне уже говорили. Я хочу услышать своё имя. Шам. Ты назвала меня Шам. Мне нравится. Повтори! – и с рыком по самые яйца в меня.
Руку убирает, но теперь я затыкаюсь принципиально, стиснув челюсти. Не издам ни звука. Не доставлю этому ушлепку такой радости. И я выдерживаю. Ровно до того времени, пока он не вытаскивает из меня член и не надавливает на плечо, чтобы встала на колени.
Я опускаюсь. Усмешку глотаю, как и рвущиеся наружу ругательства. А когда он, расслабившись и не ожидая подвоха, суёт мне в рот свой член, хватаю его рукой за яйца и сжимаю их так, что у душевого маньяка вырывается из глотки рёв.
– Ещё раз поставь меня на колени, и останешься без мошонки! Шам! – поднимаюсь на ноги, продолжая удерживать его за крупные, полные яйца.
Лицо Шамиля принимает зверский вид. Яростный, бешеный. Но он почему-то не пытается оттолкнуть мою руку. Наоборот, с приторной ухмылочкой кладёт ладонь мне на плечо, массирует. И лицом к моему лицу склоняется.
– Я могу выдержать любую боль. А вот где твой предел, королевна? Знаешь? Я знаю. Там, где заканчивается самое дорогое, что у тебя есть. Я могу лишить тебя всего. К примеру, твоего отца. Могу превратить тебя в овощ, искалечить морально и запереть в дурке. Я там был. Поверь, нормальному человеку там не понравится. Я могу сделать с тобой ещё кучу всего гадкого, мерзкого и страшного, – его улыбка обычная. Уже не злобная и не коварная. Просто улыбка. А у меня пальцы сами разжимаются и возбуждение, так и не достигшее пика, превращается в боль внизу живота.
Он перехватывает мою руку, кладёт её на свой прибор и ею же доводит себя до кондиции. Кончает мне на промежность, обтирает головку члена о половые губы и выходит из кабины.