Бог да сохранит нас в вере.
Сейчас половина десятого вечера; я провел несколько замечательных мирных часов и с глубокой благодарностью думал о том, что вы сегодня, возможно, собрались вместе…
То, что мы и в этом году смогли обменяться лозунгами, было для меня одним из самых больших рождественских подарков. Я много раз думал об этом, надеялся, но не считал, что это окажется возможным. Теперь эта книга, которая так помогла мне в прошедшие месяцы, будет сопровождать нас и в грядущем году, и мы, читая ее по утрам, будем вспоминать друг друга с особым чувством. Великое вам спасибо!..
О разлуке, которая вам предстоит, мне бы хотелось кое-что сказать. Стоит ли говорить, насколько тяжело для нас расставание. Вот уже три четверти года я оторван от всех тех, к кому привязан, и за это время собрал кое-какой опыт, которым хочется поделиться…
Во-первых, ничто не может возместить отсутствие милого нам человека, тут даже нечего и пытаться; нужно просто постараться все перетерпеть и выдержать; это звучит поначалу очень жестоко, но в этом кроется вместе с тем и утешение; ведь если пустота так и остается незаполненной, люди оказываются связанными ею друг с другом. Неверно говорят, будто Бог заполняет пустоту; Он вовсе не заполняет ее, напротив. Он оставляет ее незаполненной и помогает нам тем самым сохранить нашу старую привязанность, пусть это и сопряжено с болью. Далее, чем прекраснее и полнее воспоминания, тем тяжелее дается разлука. Но чувство благодарности преображает муку воспоминания в тихую радость. То, что было прекрасно в прошлом, носишь в себе не как занозу, а как драгоценный дар. Нужно остерегаться перебирать воспоминания, отдаваться им, точно так же, как нельзя любоваться дорогим подарком то и дело, но лишь в особые часы; а в остальное время просто владеть им как сокровищем, в котором можно быть уверенным, – вот тогда от прошлого исходит непрестанная радость и сила. Далее, период разлуки нельзя считать потерей для совместной жизни, бесполезным временем, во всяком случае, он не должен быть таким; напротив, в этот период, несмотря на все проблемы, формируется на удивление сильная общность. И еще: я здесь особенно понял, что с фактами всегда можно справиться и что лишь забота и страх перед ними раздувают их до невозможности. От первых мгновений бодрствования до отхода ко сну мы должны поручать близкого нам человека Богу, а наши заботы о другом превращать в молитвы за него. «В заботах и тоске… у Бога ничего не допросишься!»
…Опять на краю пристегнутой к стене койки лежит груда роскошных подарков, а передо мной встают образы, радующие душу. Я все еще живу воспоминаниями о твоем приходе… Это было действительно «necessitas»! Существует духовный голод, потребность высказаться, и этот голод куда мучительнее физического. В немногих словах и намеках были затронуты и выяснены целые комплексы вопросов. Мы не имеем права утратить эту настроенность друг на друга, эту сыгранность, приобретенные за годы не всегда гладкой практики. Это невероятное преимущество и колоссальная поддержка. Чего только не коснулись мы за эти полтора часа, чего только не узнали друг от друга! Я так благодарен тебе за то, что ты все выхлопотал и устроил.
…Здешние обитатели старались изо всех сил, чтобы сделать для меня Рождество как можно приятней; но я был рад, когда снова оказывался наедине с собой; меня это самого удивило, и я спрашиваю себя иногда, смогу ли я снова найти себя среди людей. Ты ведь знаешь, как я, бывало, мог удрать с великих торжеств в свою комнату. Несмотря на все лишения, я даже полюбил одиночество. Я охотно разговариваю с одним человеком или двумя, но для меня просто кошмар любое скопище людей, а главное – вся эта болтовня…
Начиная с 9 января (твой отъезд на фронт) я думаю о вас уже иначе, чем прежде… И для меня ведь это воскресенье было рубежом, пусть и по-иному, чем для вас. Очень странное ощущение, когда однажды видишь человека, в жизни и судьбе которого принимал какое-то участие, идущим навстречу совершенно неведомому будущему, перед которым все практически бессильны. У этого сознания собственного бессилия… мне кажется, две стороны: с одной оно пугает, а с другой – как-то раскрепощает. Пока мы сами пытаемся принять участие в судьбе другого человека, мы никогда в конечном счете не можем избавиться от вопроса: действительно ли то, что мы делаем, служит на благо другого человека, во всяком случае, такой вопрос неизбежен, когда сильно вмешиваешься в жизнь другого; когда же нам внезапно отрезают все возможности для участия, тогда, помимо опасений за судьбу другого, все-таки остается сознание того, что жизнь его теперь попала в лучшие, более надежные руки. Довериться этим рукам – вот, пожалуй, главная задача на следующие недели, а может быть, и месяцы, для вас, для нас… Пусть в том, что предшествует событиям, кроется много ошибок, неудач, вины, в самих же событиях – Бог. Если мы живыми преодолеем предстоящие недели и месяцы, то впоследствии нам станет ясно: было хорошо, что для нас все сложилось именно так, а не иначе. Мысль о том, что многих бед в жизни можно было бы избежать, если бы мы жили чуть с меньшей уверенностью в своих силах, право, слишком банальна, чтобы хоть на миг всерьез на ней останавливаться. При взгляде на ваше прошлое мне стало абсолютно ясно, что все до сих пор случившееся было правильным, что и настоящее также может быть только правильным. Нельзя признать христианским или даже просто человеческим отречение – во избежание горя – от подлинных радостей и от того, что наполняет жизнь…
Только что стало известно о высадке в Неттунии. Не там ли где-то находишься ты? При всяком подобном повороте событий я замечаю, что спокойствие – не свойство моей натуры и что я лишь с трудом восстанавливаю его; вообще говоря, прирожденное спокойствие в большинстве случаев есть не что иное, как эвфемизм для безразличия и инертности, а потому гордиться тут нечем; у Лессинга я недавно вычитал: «Я слишком горд, чтобы считать себя несчастным, – скрипну разок зубами, и пусть себе плывет мой челнок по воле ветра и волн. Хорошо еще, что я не собираюсь сам перевернуть его!» Не является ли эта гордость и этот скрежет зубовный чем-то запретным и чуждым для христианина? (В отличие, скажем, от кроткого спокойствия человека, своевременно принявшего меры?) Разве не существует также и гордого, скрежещущего зубами спокойствия? Которое все-таки совсем непохоже на упрямую, тупую, неподвижную, безжизненную, а главное, нерассуждающую покорность перед неотвратимым? Я убежден, что мы окажем Богу большую почесть, если жизнь, данную Им, будем познавать во всех ее ценностях, будем черпать ее и любить, а потому сильно и искренне чувствовать также боль из-за извращенных или утраченных жизненных ценностей (вот это как раз и порицают с удовольствием как слабость и чувствительность буржуазного образа жизни), чем в том случае, когда человек безразличен к приятностям жизни, а потому может быть также глухим и к боли. Слова Иова: «Бог дал, Бог и взял; да будет имя Господне благословенно!» (Иов 1, 21) скорее подразумевают это, чем исключают; это явно следует также из его речей, произносимых со скрежетом зубовным, и из теодицеи, содержащейся в них (Иов 42, 7 сл.), в противовес ложному, преждевременному смирению его благочестивых друзей…
…То, что ты в этой связи говоришь о дружбе, которая, в отличие от брака и родственных связей, не пользуется никакими общепризнанными правами и поэтому всецело зависит от ее внутреннего содержания, мне кажется, прекрасно подмечено. Ведь, действительно, вовсе не легко найти место дружбе в социологическом плане. Ее, пожалуй, можно включить в понятие культуры и образования, тогда как братские отношения попадают в рамки понятия Церкви, а приятельские – в сферу понятия труда и политики. У брака, труда, государства и Церкви имеются конкретные божественные мандаты, а как обстоят дела с культурой и образованием? Не думаю, что их можно просто включить в понятие труда, как бы заманчиво это ни выглядело. Они относятся не к сфере повиновения, а к области свободы, охватывающей все три сферы божественных мандатов. Тот, кто пребывает в неведении относительно этой области свободы, может быть хорошим отцом, гражданином и тружеником, пожалуй, также и христианином, но будет ли он при этом полноценным человеком (а тем самым и христианином в полном объеме этого понятия), сомнительно. Наш «протестантский» (не лютеранский) прусский мир в такой степени определяется этими четырьмя мандатами, что сфера свободы всецело оттеснена на задний план. Может быть, как мне сегодня кажется, именно понятие
Теперь о твоем замечании относительно «страха Христова». Он ведь высказывается лишь в
Весьма возможно, что твое упоминание Сократа в связи с темой образования и смерти очень плодотворно. Я еще подумаю над этим. Ясно же мне во всей проблеме лишь одно: что «образование», которое подводит в момент опасности, не является таковым. Образование должно уметь противостоять опасности и смерти – impavidum feriunt ruinae (Гораций), пусть оно и не может их «преодолеть»; а что значит – преодолеть? Искать в суде прощение, в ужасе – радость? Но об этом стоит поговорить еще…
Что будет с Римом? Кошмарным сном кажется мне мысль, что он может быть разрушен. Как хорошо, что мы повидали его еще в мирное время!
У меня все в порядке, работаю и жду. Впрочем, я ведь во всех отношениях неисправимый оптимист и хотел бы видеть и тебя таким! До скорого, радостного свидания!
Если тебе как-нибудь попадется на глаза Лаокоон, обрати внимание на его (отца) голову – не использовали ли ее позднее в качестве прототипа для образа Христа. В последний раз этот античный страдалец сильно подействовал на меня и долго не оставлял…
…Я вынужден был избрать новый тон в отношениях с партнером по ежедневным прогулкам; он все старался подъехать ко мне, и все-таки, несмотря на все его усилия, у него на днях сорвалось замечание о еврейской проблеме и т. п., что заставило меня отреагировать так резко и холодно, как я, пожалуй, никогда не обходился с людьми, и немедленно лишить его этих маленьких приятностей. Пусть он некоторое время вволю потрепыхается, меня это абсолютно не волнует (я сам поражаюсь себе, но это даже интересно). Он в самом деле жалкий тип, но уж, во всяком случае, не «бедный Лазарь».
…Также потому, что для меня трудно лишиться возможности писать тебе, я воспользовался тихим воскресным вечером, который на редкость непохож на обе последние грохочущие ночи, чтобы немного побеседовать с тобой. Как подействовали на тебя первые дни, когда ты непосредственно столкнулся с войной, какие у тебя впечатления от англосаксонского противника, которого мы до сих пор знали лишь по мирным временам?
Когда я думаю о тебе по утрам и вечерам, я должен основательно остерегаться, чтобы в мыслях не застревать на заботах и лишениях, выпавших на твою долю, с тем чтобы получилась настоящая молитва. В этой связи мне хотелось бы поговорить с тобой о молитве в беде. Дело это трудное, но недоверие, которым оно у нас сопровождается, не лучше. В псалме 49 прямо говорится: «Призови Меня в день скорби; Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня». Вся история чад Израилевых состоит из таких воплей о помощи. И я должен сказать, что последние две ночи снова поставили меня перед этим вопросом. Когда бомбы так и рвутся вокруг дома, я ни о чем не могу думать, как только о Боге, о Суде Его, о «простертой длани» Его гнева (Ис. 5, 25 и 9, 11–10, 4), о моей недостаточной готовности; я чувствую, что произношу нечто вроде обета, и тогда я думаю о вас всех и говорю себе: лучше меня, чем кого-либо из них, – и ощущаю при этом, как сильно я к вам привязан. Хватит на эту тему, об этом можно говорить только в устной беседе, – но все-таки это именно так – только беда встряхивает нас и заставляет молиться, и каждый раз я воспринимаю такое положение вещей как нечто постыдное, но так оно и есть. Может быть, все дело в том, что до такого момента я просто не мог обратиться к другим с христианским словом. Когда мы вчера вечером опять лежали на полу, и один из нас (надо сказать, довольно легкомысленный парень) достаточно громко восклицал: «О Боже, о Боже!» – я не мог заставить себя как-то ободрить его по-христиански, утешить, но, как сейчас помню, взглянул на часы и только сказал: «Это продлится еще максимум 10 минут». Все произошло само собой, без какого бы то ни было расчета, и, наверно, связано с чувством непозволительности использовать такой миг для религиозного вымогательства. (Кстати, Иисус на кресте тоже не уговаривал разбойников, а один из них сам к нему обратился!)
К моему горю, меня позавчера постигла большая утрата. Один из умнейших и, на мой взгляд, по-человечески симпатичнейших людей в этом доме был убит в городе в результате прямого попадания. Я бы непременно познакомил тебя с ним позднее, у нас было много планов на будущее. Мы много и хорошо беседовали, недавно он принес мне книгу «Домье и юстиция» – она еще у меня; это был по-настоящему образованный человек, вышедший из рабочей среды, философ, отец троих детей. Я был потрясен.
В последние дни я снова занялся небольшой литературной работой, я уже писал тебе о ней; это встреча двух людей, связанных многолетней дружбой, после долгой разлуки из-за войны. Надеюсь, скоро перешлю тебе этот диалог. Не бойся, это
ebooksa