Джек и Джилл

— Если бы у меня было пятьсот долларов, я с радостью отдала бы их тебе! — воскликнула Мэри. — Это же такой потрясающий шанс для тебя! Целый год посвятить только творчеству. Путешествовать. Увидеть знаменитые картины, скульптуры, людей, итальянские города и деревушки… Как же ты, должно быть, счастлив! — Голос девочки дрожал от волнения, ведь она говорила о том мире, в котором сама мечтала бы жить.

— Да, счастлив, — в тон ей откликнулся молодой человек. — И в то же время мне страшно. Вдруг у меня ничего не выйдет? Но если все получится, обещаю подробно писать тебе о том, что увижу, и как складываются мои дела. Если, конечно, ты этого хочешь, — смущенно добавил он, потому что Мэри ему очень нравилась и он вдруг испугался, как бы его предложение не показалось ей чересчур бестактным и дерзким.

— Ну разумеется, хочу! — вмиг рассеяла она его страхи. — Это же потрясающе — получать письма из Парижа и Рима! А если ты действительно станешь все подробно мне в них рассказывать, то я словно сама побываю там же, где ты, — сказала она, устремив взгляд к небу, которое заходящее солнце раскрасило в цвет желтых нарциссов, а хорошенькому лицу самой Мэри придало столь теплый золотистый оттенок, что Ральф не мог им налюбоваться.

За разговором они дошли до вершины холма, где остановились перевести дыхание.

— А ты будешь отвечать мне на письма? — осведомился с надеждой Ральф.

— Ну да. Конечно, — кивнула она. — Только о чем же мне тебе рассказывать в них? Со мной ведь никогда не случается ничего особенного. А про школу, шитье и всякие там домашние дела ты, наверное, и читать не захочешь, — с сомнением в голосе произнесла Мэри, представив, как бледно и неинтересно будут выглядеть ее письма в сравнении с полными ярких событий письмами Ральфа.

— Пиши о себе и обо всех остальных, кого я знаю. Ведь бабушка уедет из города и не сможет сообщать мне местные новости, а мне бы хотелось быть в курсе всего, что здесь происходит, — убежденно проговорил молодой человек, и Мэри пообещала ему это.

Из дома Грантов доносился лязг молочных бидонов и струился запах жареного бекона с яичницей. Мэри поморщилась. Очень уж это в ее представлении не вязалось с прекрасным закатным небом и разговором, который они сейчас вели с Ральфом. Уходить, похоже, не хотелось ни ей, ни ему.

— Так что пиши мне просто о чем захочется, — облокотившись о калитку, продолжал Ральф. — Вот уж не думал, что ты считаешь свою жизнь неинтересной. Мне-то, наоборот, казалось, счастливей тебя никого нет в мире. Семья у тебя обеспеченная. Тебя любят и балуют. Тебе не нужно заниматься ничем неприятным, чтобы обеспечивать себя. Подумай, в каком исключительном положении ты находишься. Это же счастье — не знать ничего о нужде и тяжелой работе, когда, сколько бы ты ни бился, все равно не получаешь того, что хочешь. Именно так я и живу.

— В таком случае ты прекрасно скрываешь свои проблемы. Никто из нас даже не догадывается, что они у тебя есть. Но ты прав: мне грех жаловаться, ведь у меня все есть. Очень надеюсь, что и у тебя скоро будет то, о чем ты так долго мечтал.

Мэри протянула ему руку, словно бы для прощания, но на лице девочки читалось столько удовольствия от разговора с Ральфом, что он никак не решался выпустить ее пальцы из своей ладони.

— Прежде чем это случится, мне придется серьезно поднапрячься. Дэвид сказал — меньше чем на четыреста — пятьсот долларов в год там не прожить, даже если поселиться в мансардах и сидеть на хлебе и воде, как делают все бедные художники. Впрочем, меня и это вполне устроит. Главное, чтобы с бабушкой все было в порядке. Кстати, ее сейчас нет дома, иначе мне уже давно следовало бы вернуться, — поспешил он добавить, словно хотел что-то объяснить.

Мэри, однако, не требовалось никаких объяснений. Описанная Ральфом картина предстоящей ему жизни как ножом пронзила чуткое сердце девочки, и она вдруг почувствовала радость оттого, что на кухне готовится бекон и яичница, ведь это значило, что она могла бы хорошенько накормить Ральфа хотя бы раз, прежде чем он уедет и станет питаться так же скудно, как все художники.

— Раз уж ты здесь, заходи. Братья с удовольствием послушают твою новость. И папа, уверена, тоже.

Ну разве мог он отказаться от приглашения, о котором так мечтал! И они с Мэри вошли в дом, к великой радости Рокси, при виде гостя немедленно кинувшейся в кладовку, откуда она торжественно принесла самый красивый и сложный из всех испеченных утром пирогов. Мэри поспешила украсить стол вазой с цветами, стремясь таким образом сгладить вульгарность пончиков, но кто-то из братьев неловким движением почти тут же ее опрокинул, что, впрочем, ни в коей мере не омрачило уютного ужина. Ральф поглощал его с азартом голодного мальчика, одновременно любуясь Мэри, которая с большим изяществом ела из старомодной плошечки густые сливки с хлебом, — картина, которая представлялась ему завораживающей и немыслимо живописной.

Отужинав, молодые люди сгрудились вокруг столика с лампой, чтобы обсудить планы Ральфа, который всем здесь очень нравился, а мистер и миссис Грант прислушивались и приглядывались к ним издали, от камина. Глаза родителей часто останавливались на Мэри. Девочка выглядела сейчас словно юная королева в окружении более взрослых своих подданных, всей силы власти над которыми она пока еще до конца не осознает. Мистер и миссис Грант покачивали головой, а затем кивали друг другу так выразительно, что легко было прочесть их мысли: «Боюсь, время уже на подходе, мать». — «Ну, отец, все еще не так страшно, пока она этого сама не поймет».

В десять часов братья Мэри собрались что-то проверить в амбаре. Мистер Грант принялся заводить часы с восьмидневным запасом хода, а миссис Грант пошла проверить, как чувствуют себя бобы и индийский пудинг, которые она готовила на завтра. Ральф взял в руки шляпу и начал прощаться.

— До чего же она ярко светит, — кинул он напоследок взгляд на высокую настольную лампу. — Всегда ее вижу, когда возвращаюсь домой. Она для меня как свет маяка. Особенно если устал или чем-то расстроен. Гляну, проходя мимо, — и мне становится веселее.

— В таком случае я тем более рада, что достала ее с чердака, — откликнулась Мэри. — Мне понравилась ее форма, а братья надо мной смеялись. И из-за этого тоже, — указала она на камыши, стоявшие в банке из-под имбирного печенья. — А теперь здесь всем хорошо и уютно. Я ведь прежде, чем что-то сделать, довольно много прочла про искусство домашнего очага.

— И овладела им в лучшем виде, — подхватил убежденно Ральф. — Потому что ты умеешь делать дома красивыми, а людей — счастливыми. И выходит у тебя это без всякой натуги и суеты. Каждый раз вот вхожу сюда и удивляюсь. Здесь становится все красивее и красивее, хотя иногда даже и не понимаешь, что именно изменилось, кроме цветов, — указал он на пышно расцветшую каллу, склонившую свою белоснежную чашу над головой девочки.