— Они же едят всяких мошек, червячков, которые точат деревья. Да я тебе покажу — их сам увидишь.
Действительно, на том месте, о котором он вел речь, была масса засохших и начинающих засыхать деревьев. Еша ковырнул своим длинным и толстым ногтем кору ели и, указывая мне на червячков, сказал:
— Вот они, вредители! Этих-то мурашки и любят. Видать, дятлы не справились со своим делом. Мало их, верно, а деревьев больных много. Хоть, как сам видишь, и стараются, — указал он на дятла, выстукивающего ствол дерева, и добавил, высыпая под густую вековую ель из корзины муравьев: — Вот тебе помощников принес. Эти трудяги не подведут. — Так он обратился к дятлу.
— А дятлы, разве они тоже деревья лечат? — спросил я.
— А на что же они созданы? — ответил он вопросом. — Это их кровное дело. Посмотри вон на ту ель, видишь — глубокая рана на стволе? Ее когда-то дятлы вычистили, — он постучал пальцем по рубцу, — а потом она по весне соком залилась и теперь ель здоровая стала, а не угляди дятел этого вовремя, зачахла бы. Ведь лес, как и народ, живет обществом и силен дружбой. А иначе бы он весь давно погиб. Лес только говорить да ходить не может, а в остальном он, как и народ. В лесах, милок, каждая букашка, зверек и пташка к месту. Ни единой бабочки, ни кузнечика лишнего нету. И у каждого свои заботы: кто лес охраняет, а кто для тех кормом становится. Все, милый, к месту и к делу. Никто никому не мешает. Окромя человека, — добавил дед. — Ему все мешают. Вот он и бьет по неразумию. А не думает о том, что он будет делать, когда один останется. Правда, покамест в наших краях живности хватает, потому как лес еще живет. Человек должен беречь всю земную красоту. Вот вырастешь, Васятка, тогда и поймешь все это.
Я вырос и понял: дед Еша был во всем прав. Все в природе взаимосвязано. Я убедился в этом не один и не два раза. А теперь твержу это всем и по любому поводу.
Каждый житель деревни знал, что дед Еша за всю свою жизнь не убил ни зверька, ни птицы. На дрова и то выбирал сухостой. И век свой прожил в полуразвалившемся домишке не от лени, а оттого, что жалел срубить здоровое дерево. То же самое внушал и своим сыновьям. Помнится мне последняя встреча с дедом Ешей. Когда я подошел к нему, он сидел на завалинке. Рядом лежала суковатая дубина. Лысая голова блестела на солнышке, как начищенный к празднику самовар. Бороденка жиденькая. Усы, прокуренные, желтые, топорщились кверху. Лицо — что выбеленное на весеннем снежном насте полотно. Когда-то большие глаза прикрыты свисшими густыми, седеющими бровями. Опустив голову, дед дремал. Я уселся возле него.
— А, Вася! Что, за рыбой не побежим? — спросил он, улыбаясь. Как он меня увидел, я не понимаю.
— Я бы пошел…
— Нет, милок, я свое уже отходил, — засмеялся, поднимая голову.
— Что, заболел?
— Пенять не могу на внутренности, а вот ноги перестали носить. Теперь вся надежда вот на этого коня, — он поднял палку, потряс ею. — Житуха вроде бы становится приятственная: корма стало хватать, а табак сам рощу. Вот ранешнее время было — вспомнить страшно. Как точивную рубаху оденешь, родившись, в такой и на сватовство едешь, а лучшая обувка — лапти. Я, окромя их, ничего другого и не нашивал. Вот только год как сапоги справил. Да так и не привык их носить — валяются.
— А вы, дядя Еша, всю свою жизнь прожили в своей деревне?
— По молодости лет как-то подался было в Питер к Путилову на завод, да через месяц потянуло обратно домой.
— Отчего же это?
— И сам понять не могу. Верно, есть такое в наших краях, что манит сюда. Посмотри вокруг — благодать какая! Вода в реках и озерах чистая-пречистая, что слеза. А снег зимой такой белый — глаза слепит. Воздух же иной раз по летним дням аж звенит. И всегда пахнет приятственными своими запахами. Весной цветами, летом сеном да хлебом, а осенью в нем каких только запахов и нету: тут тебе ягодные, травяные, болотные… Говорят, — продолжал дед Еша, — что земля наша плохо родит. Да врут все. Нет плохой земли — есть плохие пахари. Наша земля не капризна: ни суховеев, ни наводнений тебе, как в других местах, не знает. Холи ее, милую, как хорошую жену, так она тебя всегда одарит урожаем. Надо только к ней подходить по-человечески. Потому-то, может, я и люблю свои чухарские края.
Дед Еша всю свою жизнь твердил людям, что надо верить в себя. «А ты поверь, что так и будет, как ты желаешь», — говаривал он. Никогда он страха на человека не нагонял.
— Человек, — говорил он однажды мне, — самый сильный на свете. Но сила его не пойдет на пользу, если он не будет добрым и честным.
Да еще советовал всему учиться у природы. Как-то он рассказывал мне:
— Раз я иду по лесу. Смотрю: на ветке паук сеть плетет. Плел быстро, ловко. Пока он вязал, я все смотрел и старался понять, из чего и как он делает. Заела меня тогда зависть. Я мальчонкой вроде тебя был, ко всему еще только учился. Спросил бы у самого паука, как он так ловко делает, да паук говорить-то не умеет. Ладно. Прибежал домой, взял моток ниток суровых, сел к окну и давай мудрить. Только никак ничего у меня не получается. Я и так, я и эдак. До пота промучился, а все бестолку. Спать лёг. И вижу во сне. Я будто в лесу рассматриваю паучью сеть. Паутину рассмотрел и подивился: связано крепко, красиво и все к месту. Ни одной петелечки лишней. Стою и чешу затылок. Паука на месте нет. «А ну-ка, сниму сеть с веток, унесу домой и там разберусь во всем», — подумал. И тут услышал тонкий голосок: «Чему дивишься, человек?» Я думал, что это говорит Мец Ижанд. Оглянулся — нигде никого не увидел и отвечаю: «Да вот никак не могу взять в толк, как это у паука так ловко получается?» — «Так и у меня спервоначалу ничего не получилось», — отвечает тот же голосок. Я только тут понял, что это говорит-то со мной сам паук. «И как же научился?» — спрашиваю. «А трудом все, трудом. Раз не вышло, два не вышло, а на третий и получилось. И ты так делай, и у тебя получится». Утром встал и снова принялся за дело. И научился же. И не только сеть вязать, а многому другому.
ebooksa