Дальнейшее развитие политики западных держав; политика Австрии и Пруссии. – Союзный флот входит в Дарданеллы, а потом в Черное море. – Объяснение этого действия. – Разрыв с Англией и Францией. – Восстание в греческих и славянских провинциях Турции. – Высочайший манифест о войне. – Отъезд господарей из Молдавии и Валахии. – Назначение генерал-адъютанта Будберга чрезвычайным и полномочным комиссаром для обоих княжеств.
Следя за нитью военных действий, совершавшихся на берегах Дуная, мы на время отклонили взоры свои от политического горизонта, все более и более покрывавшегося тучами. После небрежного отказа Дивана принять ноту, составленную союзными державами, Венские конференции были закрыты, и австрийский кабинет предоставил свою политику течению событий. Морские державы, уже утвердившиеся в своих намерениях, не сводили глаз с австрийского двора, стараясь привлечь его на избранный ими путь. Страх внутренних потрясений, страх революций постоянно парализовал все действия Австрийской империи и, как злой дух, как кошмар, преследовал и подавлял ее даже тогда, когда вокруг все было спокойно и, по-видимому, счастливо. Этим страхом, этим направлением успели воспользоваться западные державы, угрожая ей то восстанием Ломбардии, то волнением в Венгрии, то негодованием славянских племен, связанных с нами кровными узами. Таким образом, Австрия, несмотря на недавние обязательства с Россией, подписала сначала протокол 27 ноября/9 декабря, потом 1/13 января, наконец, в феврале сделала еще шаг вперед. Трудно было угадать, на чем остановится она, но уже нельзя было не предвидеть известной конвенции 2-го декабря, судя по всем ее действиям. Не так поступал Берлинский кабинет: он определил себе цель и границы, до которых мог действовать в связи с западными державами, – сохранение целости Турецкой империи и свободное плавание по Дунаю. Дойдя до этих границ, он остановился, и ни ласкательства, ни те видения, которые представляли ему западные правительства, не могли пока поколебать его самостоятельности. Последствия покажут в какой степени эта политика согласна была с пользами как самой Пруссии, так и всей Германии.
Мы здесь умалчиваем о толках, порожденных пояснениями русского кабинета, представленными в дополнение Венской ноты: насильственные обороты и истолкования, которые придавали им, не могли увлечь в обман самых легковерных людей; они служат только свидетельством изворотливости политики западных держав, умевших пользоваться всяким предлогом для достижения своих целей.
Мы оставили союзные флоты в заливе Безика, у входа в Дарданеллы. Наступило зимнее время; надо было думать о более удобной стоянке. Возвратить назад эти флоты, так неожиданно появившиеся вблизи Константинополя и побудившие Диван к упорству и противодействию, в то время когда русские войска занимали княжества, казалось оскорбительным для национального чувства; стали думать о том, чтобы ввести их в Дарданеллы. Но трактат 13-го июля 1841-го года, явно восставал против такого действия. Западные державы, однако, не остановились перед этой преградой: под ничтожным предлогом, – будто бы возбужденный в Константинополе религиозный и воинственный фанатизм подвергал опасности жизнь и собственность подданных Англии и Франции, послы этих держав ввели в Дарданеллы сначала одну дивизию своих эскадр, а, вскоре, после объявления войны с Портой, и весь союзный флот.
Между тем, турки, еще до объявления войны, вторглись в наши азиатские владения, захватили пост Св. Николая, варварски истязали пленных и внесли войну в Армянскую область. Этого мало: в глазах иностранных послов, под флагом Франции и Англии нагружались и готовились в поход транспорты оружия, войска, снарядов для возбуждения и поддержания войны в наших пределах. С той же целью вышла из Босфора значительная турецкая эскадра и укрылась, по случаю наставшей непогоды, в Синопе. Спрашивается, могло ли наше правительство оставаться равнодушным к подобным поступкам, могло ли оно из-за того только, чтобы не оскорбить народной гордости союзников, которых флоты находились в Мраморном море, оставаться зрителем разорения своих берегов и не предупредить нападения.
Знаменитая Синопская победа (18-го ноября) была последствием двуличных поступков турок. Эта победа, выставившая во всем блеске дух наших моряков и их бессмертного героя, принадлежит к истории действий черноморского флота, и связана с историей войны на Крымском полуострове, а потому мы не станем ее описывать здесь; она растравила еще сильнее желчное чувство зависти и вражды в западных державах. 22-го декабря (3-го января) союзные флоты вошли в Черное море. Но и тут, при столь явном нарушении общенародного права, русский двор искал средств и поводов для удержания мира. Императорский кабинет просил письменного объяснения такого поведения союзников. Они отвечали, что вступили в Черное море для того, чтобы прикрывать турецкие суда и берега и прекратить свободное плавание русскому флоту. Все это делалось без объявления войны, более, в формах миролюбивых, как будто сам факт не служил уже явным нарушением достоинства Российской Империи и не возмущал чувств народной независимости; подобное объяснение было равносильно самому объявлению войны. Этим не удовольствовались: по предварительному соглашению с Портой, предложили России принять условия, составленные с точки зрения турецкого правительства, и при каких обстоятельствах? Когда союзный флот препятствовал всякому свободному действию нашего флота в Черном море и угрожал берегам. Такому унижению, конечно, не подчинилось бы и второстепенное государство, не истощив предварительно всех сил своих. С этих пор все убедились в неизбежности разрыва союзных держав с Россией; не знали только когда последует и в какую форму облечется вызов и слепо предавались случайностям войны, к сожалению, очень мало думая о том, какие страшные размеры может принять она.
Вследствие сделанных объяснений французским и английским кабинетами относительно цели вступления их флотов в Черное море, Государь Император протестовал торжественно против такого явного нарушения прав своих и против действительного участия западных держав в нашей войне с Турцией. Пребывание русских представителей в Париже и Лондоне сделалось уже невозможным; дипломатические сношения наши с Англией и Францией прекратились.
Таким образом, на скользком пути враждебных направлений еще сделан один шаг. Что ж влекло нас так неудержимо вперед по этому пути? Последствия выяснили, что это была не одна простая случайность и вовсе не упорство нашего кабинета; но заранее предпринятая и ловко обдуманная политика Франции и Англии! Она так искусно была задрапирована в императорскую мантию и громкие фразы, что заранее угадать ее было трудно. Переговоры велись для того только, чтобы выждать время, нужное для приготовлений, а вовсе не для мирных соглашений. Там, где они были возможны, их прерывали насильственно, и тут только можно было подметить тайные намерения морских держав, как напр., в отказе Турции принять Венскую ноту. Дело в том, что для Наполеона III нужна была война. Не станем говорить о личных страстях, сильно затронутых в сношениях с нами, заметим, что хотя он вышел торжествующим из своего «coup d"état» 2-го декабря[41], но, что народ мог одуматься, если дать ему время спокойно размыслить о своем положении и не удовольствоваться одним названием «Империи» за все утраченные им права, что нужно возвратить Франции ее прежнее влияние, значение; нужен подвиг, достойный Наполеонидов, слава, блеск, который бы ослепил французов, заставив их забыть об утраченной свободе. При таких условиях – война с Россией, главной виновницей поражения первой Империи, являлась едва ли не единственным ручательством за его дальнейшее правление. Англии оставалось разжечь и взлелеять эту мысль, вполне совпадающую с ее политикой. Притом же, кабинет ее хорошо изучил Наполеона и, направляя оружие его против России, он знал, что тем отклоняет удар от себя.
Недоумение Европы продолжалось недолго; вслед за событиями, изложенными нами выше, появилось в официальной части «Всеобщего монитера» письмо Императора французов к Его Величеству Императору Всероссийскому, а по получении его в Петербурге, было напечатано в здешних газетах, вместе с ответом Императора Николая I[42].
Наполеон III говорил за себя и за свою союзницу; впоследствии пришлось ему и действовать за нее, предоставив Англии роль страдательную в продолжение всей войны. Сам тон письма делал невозможным примирение. Людовик-Наполеон[43] требовал, чтобы мы оставили княжества, требовал, стоя с флотами союзников в Черном море; предлагая возобновить переговоры, он присоединял к предложению обвинение и угрозу за поражение турецкого флота при Синопе. Считаю излишним распространяться здесь, в какой степени Россия была вправе напасть на турецкий флот, перевозивший войска и оружие на наши азиатские берега, напасть на него после того, как турки уже захватили Николаевский пост и ознаменовали себя жестокостями, достойными варварских времен, в Армении: вопрос разрешается сам собой. Как бы желая придать более значения своей угрозе, Наполеон III, декретом от того же числа (17/29 января) призвал под знамена 40,000 конскриптов 1851 года.
Ответ Императора Николая I-го исполнен достоинства. В нем, между прочим, сказано: «когда Ваше Величество, не довольствуясь быть зрителем или даже посредником, пожелали быть вооруженным пособником моих врагов, тогда, Государь, было бы гораздо прямее и достойнее вас, предварить меня о том откровенно, объявив мне войну. Тогда всякий знал бы, что ему делать». Далее: «если при всем том Ваше Величество, с меньшим равнодушием к моей чести, возвратитесь чистосердечно к нашей обоюдной программе, если вы подадите от сердца вашу руку, как я предлагаю вам свою, в эти последние минуты, я охотно забуду все, что в прошедшем могло бы быть для меня оскорбительным. Тогда, Государь, но только тогда, нам можно будет вступить в суждения и может быть согласиться. Пусть ваш флот ограничится удержанием турок от доставления новых сил на театр войны, охотно обещаю, что им нечего будет страшиться моих нападений. Пусть они пришлют мне уполномоченного для переговоров, я приму его с надлежащим приличием. Условия мои известны в Вене. Вот единственное основание, на котором мне позволено вести переговоры».
Это письмо было выражением духа народного, только облеченного в формы более умеренные. В то время, конечно, ни один русский не склонился бы перед надменным диктаторством Людовика-Наполеона, и если не всякий верно понимал значение громадных сил, скоплявшихся против нас, то всякий помнил 1812 год и веровал в правоту своего дела, твердость и несокрушимость русского духа. В России был общий возглас – война! Как будто долго сдерживаемый порыв, наконец, порвал все дипломатические путы и освободился от них. Радостно откликнулся этот народный возглас на далеком юго-западе турецких владений, между племенами нам единоверными, и какие теплые и чистые молитвы воссылали они за успех русского оружия.
В то время восстание греков уже разгоралось в Эпире и готово было обнять весь юг Европейской Турции; – угнетенные, истерзанные, доведенные до отчаяния жестокостью и самоуправством пашей, жители взялись за оружие, решившись лучше погибнуть славной смертью, чем томиться жизнью позора, под гнетом нравственным и материальным. Некоторые славянские провинции Турции отозвались на этот порыв отчаянного самоотвержения. Вскоре после того, как горсть смелых защитников народных прав, собравшись в небольшой деревне Радобице, провозгласило во всеуслышание восстание христиан в Турции, и когда Сули, Ламары, Кампочи и др. стекались под знамена независимости, в северной оконечности Албании, храбрые горцы славянской провинции Васовичи, при пособии своих соседей черногорцев, разбили и прогнали турок, объявив себя независимыми. Их примеру последовали другие славянские племена. В Греческом королевстве это восстание против тирании и насильства турецкого правительства нашло сочувствие: потомки освободителей независимой ныне Греции добровольно покинули покойный, безопасный кров свой и отправились в горы отстаивать права человечества и свободу, утраченную бедными раями, о которой не позволяется даже и мечтать христианину на востоке.
В России с нетерпением ожидали Высочайшего манифеста о войне, и этот манифест не замедлил явиться. Помещаем его здесь вполне:
«Мы уже возвестили любезным Нашим верноподданным о причине несогласий Наших с Оттоманской Портой.
«С тех пор, не взирая на открытие военных действий, мы не переставали искренно желать, как и по ныне желаем прекращения кровопролития. Мы питали даже надежду, что размышление и время убедят турецкое правительство в его заблуждении, порожденном коварными наущениями, в коих наши справедливые, на трактатах основанные требования, представляемы были как посягательство на его независимость, скрывающее замыслы на преобладание. Но тщетны были доселе наши ожидания, английское и французское правительства вступились за Турцию и появление соединенных их флотов у Царьграда послужило вящшим поощрением ее упорству. Наконец, обе западные державы, без предварительного объявления войны, ввели свои флоты в Черное море, провозгласив намерение защищать турок и препятствовать нашим военным судам в свободном плавании для обороны берегов наших.
«После столь неслыханного между просвещенными государствами образа действия, мы отозвали наши посольства из Англии и Франции и прервали всякие политические сношения с сими державами.
«И так против России, сражающейся за православие, рядом с врагами христианства становятся Англия и Франция.
«Но Россия не изменит святому своему призванию; и если на пределы ее нападут враги, то мы готовы встретить их с твердостью, завещанной нам предками. Мы и ныне не тот ли самый народ русский, о доблестях коего свидетельствуют достопамятные события 1812 года. Да поможет нам Всевышний доказать сие на деле! В этом уповании, подвизаясь за угнетенных братьев, исповедующих Веру Христову, единым сердцем вся Россия воззовет:
«
ebooksa