"Она попросила меня никому не говорить", - ответил он. - "Она не хотела, чтобы кто-то знал, что она трахалась."
"Понятно", - сказал я. - "Так почему ты рассказал мне сейчас?"
"Ну", - пробормотал он, - "прошло какое-то время, и я знаю, что ты никому не скажешь."
"Ааа, понял."
Мы шли молча в течении нескольких минут. Наконец, я спросил:
"Майк, ты когда-нибудь думал о том, что ты собираешься делать после школы?"
"Что?"
"После школы?", - повторил я. - "Знаешь, она однажды закончится. Что ты тогда будешь делать со своей жизнью?"
"Ты звучишь как ёбанный школьный психолог", - сказал он, почти сердито. - "Школа никогда не закончится, чел. Это ёбанная тюрьма."
"Типа того", - допустил я. - "Но однажды ты освободишься из неё. Ты хоть иногда думаешь о том, что будет дальше?"
"Нет", - сказал он, его тон подсказывал мне закрыть эту тему. - "Нет, не думаю."
Глава 2. Часть 8.
Мистер Акхед удивился, когда я показал сделанную домашнюю работу. Он удивился ещё сильнее, не обнаружив там ошибок. Работа понравилась ему настолько, что он постоянно вызывал меня к доске во время урока. Большую часть времени мне удавалось находить правильные ответы на его вопросы. Вместо того, чтобы радоваться, это скорее раздражало меня.
Теперь, когда я отвечал на его вопросы, он обращал на меня внимание. Раньше, когда я сдавал все экзамены на двойки и тройки, он меня просто игнорировал. То же самое касалось и других учителей.
Я не безумный либераст, обвиняющий всё и всех, кроме самих виноватых, но есть же определённая ответственность, прививаемая учителям, да? Почему же раньше мне не помогали? Почему раньше мне разрешали просто сидеть в классе и проваливать все экзамены? Конечно, ответ на это всё - цинизм.
Ответ, но не оправдание. Я был фельдшером и, не считая полицейских, это самые циничные люди в мире. За свою карьеру меня настолько часто вызывали по полной хуйне, что я начал считать всех людей хуёвыми, пока не будет доказано обратное. Люди вызывали нас из-за заусенцев, из-за простуды, из-за ушных инфекций у детей, но они заявляли об этом, как об ампутации пальца, затруднённом дыхании и травме головы.
Но я не позволял этому цинизму овладеть мной. Если кто-то говорит, что у них боль в груди, значит, у них боль в груди, и я относился к ней надлежащим образом, даже если им было двадцать пять лет и они просто хотели получить выходной на работе. Если кто-то говорит, что у них затруднённое дыхание, значит, у них затруднённое дыхание, даже если они разговаривали целыми параграфами. Если ты действуешь, как тебе говорит твой цинизм, то окажешься прав в 99 случаях из 100. Но тот один случай, когда ты ошибёшься, станет фатальным.
Мои учителя, очевидно, полагали, что попытка достичь внимания незаинтересованного ученика была пустой тратой времени. Порой так и было. Порой нет. Разве они не могут постараться сделать хотя бы небольшое усилие, когда кто-то вроде меня просто сидит в классе и не обращает ни на что внимания? Как много людей упустили свои возможности из-за учителей, что предпочитали уделять время только тем, кто показывал заинтересованность в их предмете?
Я удивился, насколько сильно меня задела эта тема и насколько это раздражало меня. После алгебры я пошёл на урок истории Америки. Мои чувства усилились, когда я объяснял учительнице, что сегодня домашнюю работу забыл, но завтра обязательно её покажу.
"Хорошо, Билли", - рассеянно сказала она, переходя к следующему ученику, очевидно, не веря, что завтра я отдам ей работу. Может, я и не привык делать домашние задания, но она когда-нибудь говорила со мной об этом? Нет. Она когда-нибудь звонила моим родителям и говорила с ними об этом? Нет. Для неё я был потерян и недостоин внимания. Она не будет прилагать никаких усилий ради меня, если я не покажу ей, что меня интересует её предмет. Почему она не пыталась заинтересовать меня своим предметом? Почему она просто позволяла мне сидеть на уроках каждый день? Какая система поощряет это?