– Да-с, Егор Платоныч, – брюзжал Крикунов, – ничего, что гроб на мусорную корзину будет похож, ничего. Дай Бог всякому в такую корзину лечь!
– Да уж, конечно, где ж всякому! – говорил Шестов и сам не знал, зачем это говорит: с языка сорвалось. – Да и вам дай Бог еще не скоро в гроб ложиться.
– Эх, Егор Платоныч! – вздохнул Крикунов. – Неприятности везде. Сколько раз уж просил, чтобы взяли от меня училище, сделали простым учителем. Да нет, начальство просит остаться, да и родители… Видно, еще нужен я. Ну что ж делать, буду трудиться, пока Господь силы дает.
– Конечно, зачем уходить, коли вас так любят.
– Так-то, Егор Платоныч, голубчик вы мой. Вы еще молоды, а вы у меня спросите… Ну, да засиделся я. Пора к домам пробираться. Я ведь по делу.
– Что ж вы торопитесь, посидели бы.
– Некогда. Завтрашняя мне почта-ох! Вы ведь за меня не сделаете? Так вот дело-то какое: был я у Алексея Степаныча.
Глазенки Крикунова опять зашныряли по углам комнаты. Сладкое и нетерпеливо-злое выражение мелькало в них, как в глазах кошки, когда она издали почует добычу. Шестов смотрел на него и сидел неподвижно.
– Так вот. Алексей Степаныч просит вас пожаловать к нему.
– Когда же? – тоскливо, срывающимся голосом спросил Шестов.
– Да уж, вот сейчас же, если вам возможно.
– Он вам говорил зачем?
Крикунов забеспокоился, поерзал в кресле и встал:
– Наверно не знаю. А думаю, что по этому делу…
– О Молине?
– Да, по этому самому делу.
– Ну хорошо, я схожу.
– Ну вот и хорошо, вот и отлично. Уж вы, Егор Платоныч, послушайтесь меня – не спорьте вы с ним.
– Как это? Я и не собираюсь спорить.
– Нет, видите ли, если он предложит вам сделать что-нибудь, понимаете, так уж вы не отказывайте.