– Не хотите поздороваться сами?
Что всё это значило? С каких пор спасение является само и одаривает бесконечной милостью?
– Можете улыбнуться, – забавляется мой собеседник.
– Могу…? – не без вызова швыряю в ответ. И всё с той же прямой линией вместо рта: – Я благодарна за решение моей проблемы. На этом всё, нам следует расстаться.
Холод и равнодушие растекаются по венам.
– Некоторый опыт, – говорит Бог Смерти и лёгким мановением руки обводит контур своего лица, аккуратно подразумевая шрам на моём и вместе с тем выбеленный глаз, – научил вас осторожничать и скрытничать, однако в наших с вами отношениях то непотребно: вы можете обнажать сердце и нутро и говорить подобно молодой, едва нарастающей на небе луне.
– Спасибо, воздержусь, – спокойно отвечаю я и бросаю неловкий взгляд на голову, что напитывает лежащие под ней бумаги кровью и вонью. – Тем более мы не вдвоём, чтобы беседовать откровенно.
Бог Смерти улыбается и добавляет:
– Вы можете не быть равнодушной хотя бы сейчас. Никто не видит, Бог Войны не зряч.
– Предположите, что я равнодушна по природе, а не от количества зрительского внимания.
Худощавый силуэт передо мной поправляется: поправляет мантию и косу, смахивает осевшую дорожную пыль с рукавов и подола.
– Я Бог Смерти, Луна, – вскоре говорит человек. – Всё вижу и за всем наблюдаю.
Настойчивость подпаливает былую прыть; неужели он сделал то намеренно? Не удерживаюсь от колкого замечания:
– Много, кто из богов очерчивал свою судьбу подобными словами. Но все они пали.
– Я Бог, а потому бессмертен.
– И это тоже мной слышимо.
– Разрешите поделиться одной мыслью, – аккуратно подступает Бог Смерти.
– Разрешаю, – соглашаюсь я и всё внимание отдаю собеседнику.
– Это мой дружеский совет. Направляйте его своим знакомым и незнакомым и, может быть, искренних, неподдельных улыбок в наш век станет больше.
– Слушаю вас.