– Зная правду, звучание их забавно вдвойне, верно? – поддерживаю я.
– Верно, – без пыла соглашается женщина. – Всегда рада повидаться с тобой. Не думалось, что однажды ты покроешься мантией братства, отрастишь косу (коса и смерть, у кого-то хорошее чувство юмора?) и спутником жизни изберёшь коня, отправившись в вечное странствие по забытым настоящими богами землям. Этого ли хотел мальчик, которого я однажды повстречала в саду резиденции Бога Жизни и который однажды укололся о шипы розы?
– Я вижу в том своё предназначение, Богиня Солнца.
Обращение по статусу подстёгивает, напоминает, разделяет. Прошу меня извинить и оговариваюсь:
– Мне следует отправляться в путь.
– Хорошей дороги, друг, – говорит Джуна, намеренно заменяя имя, которое будет преследовать на протяжении всего странствия-жизни.
Джуна провожает меня. Встаёт на крыльце и кивает приветственно заржавшей лошади. Пока собираюсь и запрягаюсь, из дома – вслед за Джуной – выходит её мать.
– О, это же… – хочет воскликнуть она, признав некогда виденные черты, но старшая дочь приказывает матери смолчать – выдвинутой рукой и сдвинутыми бровями.
– Имя ему отныне Бог Смерти, – говорит она. – Посмотри на его одежды, исма, и больше никогда не произноси былых имён, ибо история этого человека – ныне истинного бога – стёрта. Он отбыл своё среди смертных и направился к высшей цели.
– Смерть давно не встречалась в пантеоне, – холодно отмечает женщина. – С момента гибели братства. Этот человек знает, что делает?
– Безусловно, – соглашается Джуна. – Меняет историю. Потому что мы, исма, встряли в ней, влипли подобно грязи на сапогах и медленно погружаемся словно в зыбучие пески. Ничего не меняется и не менялось давно – с момента восторжествовавших пантеонов, отделения Полиса и последней религиозной войны. Он поменяет. Это под силу только карающей руки Смерти.
Женщина
Ману смотрит на меня: пронзительно, осуждающе.
– Что случилось? – спрашиваю я.
– Ты позволяешь происходящему происходить, – отвечает Мамочка. – Разве этому я учила?
Задумываюсь. И всматриваюсь в словно бы размытые женские черты: на смуглом лице рябят янтарные, чёрным углём выведенные глаза, искусанные губы сжимаются и разжимаются, пигментные пятна россыпью лежат на щеках и скулах.
– Не подчиняйся, – велит Мамочка, – а подчиняй. Никогда не проси, птичка, – требуй и забирай. Не вздумай быть открытой книгой, особенно в мире и так необученных читать – изобрети свой собственный шрифт. Не поймут – не их уровень, всё просто.
Я тосковала по учениям Ману…Когда она приехала и почему не сообщила? Осматриваюсь в поисках Хозяина Монастыря, но женские пальцы сцепляют моё лицо и направляют взгляд на себя, велят слушать, велят слушаться.
– Нет, птичка, урок ещё не окончен. Внимай. Ты смеешь по своей воле и по своему желанию даровать чувства, однако помни: если дар сочли за данность – забирай его и из жизни упомянутых уходи, они недостойны. Ты не позволяешь ошибок себе, не позволяй их иным.
Ману скрепляет мои кулаки в своих. Обдаёт их дыханием и говорит: