Нюргуна на цыпочках прошла на другую половину дома.
— Мироновна, — осторожно позвала она, потрогав плечо старухи, — проснись, прошу тебя…
Мироновна, кряхтя, приподнялась на постели.
— А я и не сплю, признаться. Прошел сон из-за этих иродов. А ты что же не ложишься, милая?
— Я думаю… думаю… ничего не могу придумать. Посоветуй, Мироновна. Будь вместо матери…
— И думать нечего. Не верь прощелыге этому! Он тебе не пара.
— Я не об этом. Я совсем замуж не пойду. Но мне в Кыталыктах вернуться надо… Да и твой хлеб даром есть не хочу.
— Что ты! Не говори об этом. Не должен человек человека в беде бросать.
— Все равно… Все равно когда-то надо домой. И как бы я ни хотела, все равно придется кому-то довериться. Этот купец — человек слабый, неужели я с ним не справлюсь?
— Всей подлости таких людей не угадаешь.
— Вот потому… прошу тебя, Мироновна: я видела у тебя много разных ружей. Помнишь, ты сама показывала? Там было такое маленькое ружье, меньше локтя.
— Пистолет, что ли?
— Ну да. Подари мне его.
Старуха испытующе взглянула на Нюргуну.
— И ты не побоишься нажать курок?
— Может, и побоюсь. Но пусть он будет у меня.
Мироновна тяжело прошлепала в угол, открыла комод. В ее руке блеснула синевой вороненая сталь.
— Смотри же, — сказала она, подавая пистолет. — Не бойся в нужную минуту выстрелить. Но и от страха не стреляй. Пули — не игрушки.
Нюргуна порывисто обняла и поцеловала старуху. Потом она осторожно обошла пьяных и спрятала пистолет под подушку. Вдруг она почувствовала на себе чей-то взгляд и резко обернулась. Это поднял от стола голову Буокай.
— Эх, погуляли, — пробормотал он, ощупывая голову. — А ты, дочка, уже на ногах? Рассвело, что ли?