Римаут

– Да я даже не знаю, куда занесло твое подсознание! – рассмеялась наставница. И с ее смехом морок сгинул, вернув реальность уже полностью. – Вижу, что ты боишься за родителей, за брата… Больше, чем за себя боишься. С этим нужно что-то делать. Попробуем напугать тебя больше, это бодрит.

Море перед ними начинает волноваться. Не шторм, нет, просто порыв ветра рвет гладкую поверхность, задирает барашки волн и катит их прямо на бетон набережной.

– Преодолей все, и будь как вода, моя дорогая, – шепнула на ухо Мадлен. – Стремительная снаружи и бесконечно спокойная там, на глубине. Это и есть мудрость.

Агата впитывала аромат моря. Сложную смесь запахов, которую не в силах повторить человек, созданную как будто специально, чтобы навсегда остаться в наших воспоминаниях.

– Будем лечить твои страхи, девочка… – сказала Мадлен. Воздух вокруг них – теперь уже двоих – закрутился коротким смерчем и потемнел. – Когда ты обретешь силу… Точнее, когда она дотянется до тебя и выйдет через твое тело в мир, ты должна уметь быть совершенно спокойной. Что бы ни происходило. Что бы ни грозило тебе или твоим родным.

Они снова были не на набережной. Агата вообще не понимала, что это за место, но здесь было страшно. Вокруг лежал снег, как на родительских фотографиях, сделанных когда-то в Норвегии: огромные как холмы сугробы, через которые только кое-где пробивались верхушки темно-зеленых, почти черных елей. Солнца не было видно – низкие свинцовые облака мешали даже понять, что сейчас: день? Вечер?

Может быть, раннее утро?

Наверное, должно было быть холодно, но нет – и Агата в майке и шортах, и наставница в ее элегантном льняном костюме не мерзли. Даже пар изо рта не шел.

– Все это реально только для тех, кто поверит. Так и весь мир – ты не представляешь, насколько он на самом деле декорация. Ты думала, есть живое и мертвое? Нет. Все зависит от нашего восприятия. От нашей веры. Пойдем…

Оставляя на оказавшемся неожиданно прочным снегу две нечеткие цепочки следов, они шли куда-то в глубину леса.

– Перед этим мы посмотрели на твой страх, девочка. А это, – Мадлен обвела лес рукой, – пожалуй, это мой… Холод. Старость. Смерть – но не как болезнь, короткие похороны и памятник на кладбище, а как процесс. Вечный и… до конца непобедимый.

Из-за дальних сугробов, не торопясь и словно желая покрасоваться перед редкими гостьями, начал выбираться бесформенный ком. Прокатился по склону, вбирая в себя хрустящий наст, вырос и начал приобретать форму. Ослепительно белый даже на снежном фоне, к ним медленно приближался гигантский паук. Многоногий и многоглазый, не мигая глядящий вереницей красных точек на массивной груди.

– Так я вижу смерть, – вздохнула Мадлен. – Куда там твоим смешным паутеням… Хотя, может быть именно он их и ткет?

Вопрос не требовал ответа. Агата зачарованно смотрела на страшное существо, молчаливое, издающее только еле слышный шелест при ходьбе. И в этот момент она замерзла, неожиданно, разом, будто упав в ледяную воду – так, что не вздохнуть и не крикнуть.

Наставница выпрямилась, развела руки в стороны и что-то гортанно крикнула пауку. Тот, казалось, не обратил на нее внимания. Подбирался все ближе и ближе. Агата с ужасом рассмотрела его массивное тело – оно было белым не от снега, он был словно собран спятившим создателем из множества черепов, костей, отблесков бесконечной боли и страданий. Заостренные на концах лапы пробивали снег, из которого выступала кровь. Маслянистая, густая, того тревожного темного цвета, который только ей и присущ, когда течет из вены.

– Я сильнее, – на этот раз вполне разборчиво прошептала наставница. – Я могу победить тебя и в этот раз.

В этот момент ее тело налилось внутренним сиянием. Ровный жемчужный свет хлынул во все стороны, согревая, но не обжигая. Агата встряхнулась, как проснувшийся щенок, оттаяла в этих лучах. Она не понимала, что делает Мадлен и не понимала – как. Но что-то само собой менялось внутри, настраивая, нашептывая: «Ты тоже так сможешь…».

Паук остановился. Он уперся в лавину света и, как бы ни старался, не мог пройти дальше. Все соткавшие его тушу человеческие черепа внезапно закричали, взвыли, издавая жуткую симфонию, режущую слух. Пробившие наст лапы начали погружаться в бившие из-под снега фонтанчики крови. Вот он уже утонул по брюхо, алчно щелкая хелицерами, но не мог сделать и шага.

– Со льдом будь огнем, а с огнем – водой, – выдохнула Мадлен.

Ей явно было тяжело, но она не сдавалась. На плотно сжатых в кулаки пальцах начали бугриться жилы, сползая дальше, к запястьям, локтям и выше. Вся ее фигура приобрела неприятную массивность, как перевитый наростами старый дуб.