Худо!
Чудовище!
Как будто я для тебя так страшен!
Кровопийца беззаконный!
Всё это хорошо в трагедии. Послушай! Я хочу, — и для сего единственно и пришел сюда, — я хочу примириться с своею совестью и познакомить дни твои с спокойствием.
Спокойствием? И ты можешь хвалиться познакомить меня с спокойствием? И из твоих проклятых уст может исходить спокойствие? Беззаконник! Язва, смертная, всеумерщвляющая язва вьется над головой твоей; смерть видна из твоего взора — и ты еще можешь обещать спокойствие?
Лорендза почивает вечным сном.
Монтони! Не произноси ее имени! Или не чувствуешь, что против воли на щеках твоих показывается бледность, когда дерзаешь ты произнести святое имя ее?
Гм! быть может. Дело в том — мне самому наскучило держать тебя взаперти; да и самому тебе, я думаю, не очень жизнь твоя приятна. Итак, когда хочешь быть вольным, это зависит единственно [от] тебя.
От меня?
Единственно от одного тебя зависит возвратить себе свободу; возобновить свои чертоги, свои замки, нажить опять имение — и кончить остаток жизни в неге и довольстве.
От меня? Монтони! посмотри на эти руки, эти ноги. О! как сладостно истаивать в темнице!
Подозрительный старик. Ты увидишь, что нет ничего чистосердечнее сего признания.
Что мешает произвести его в дело?
Безделица! Как бы то ни было, а всё я уверен — да и ты признаешься, — ты мне не можешь желать добра.
Тебе добра? О Сатинелли! нет в аде муки, какой бы я не пожелал тебе!
Охотно верю. И потому-то я соглашаюсь дать тебе свободу под условием.
Каким?
Оставь в замке мне детей своих.
А! Сатинелли! Теперь открывается твой план! Что, изверг, что? Конечно, они мечтаются тебе в ужасных привидениях? Конечно, узнал ты, что этот скелет, этот изможденный остов имеет руку, сильную руку, которая омоет седины мои в крови моего убийцы?