Да! я еще не научился шутить именем Божиим и играть клятвами.
Старик! оставь нас одних.
Оридани! я готов тебя слушать.
Корабелло! С осьми лет мы жили вместе. Бог свидетель, сколько я любил тебя. Все называли нас друзьями. Неужли ты поставишь их лжецами?
К чему этот вопрос?
Могу ли я говорить с тобою откровенно?
Прошу.
Скажи мне: знаешь ли ты что-нибудь о своем рождении?
Я сирота.
Воспитан?
В доме твоего отца!
Кто внушил в юное сердце твое законы чести и добродетели?
Отец твой.
Кто старался, чтобы ты — хотя ты ясно не мог доказать благородства родителей, — кто старался поместить тебя в орден рыцарской?
Добродетельный отец твой!
Помнишь ли законы рыцарства?
Разве имеешь ты причину об этом спрашивать?
Хорошо! Я верю, очень верю, что ты вступишься за обиду, почитаешь женщин и стариков и готов, не жалея последней капли крови, защищать притесненную невинность.
Так клялся я.
Но если уже сия невинность, сия чистая, кроткая невинность потрачена, попрана вечно — о! рыцарь! что говорит тебе сердце твое?