Проси ко мне гостей — всех, всех, кто только остался в замке; прикажи подать столетнего вина и золотые бокалы.
Слышу!
Одиннадцать часов!
Синьор!
А! Подойди поближе! Что? Валентин мертв?
Мы уже и погребли его.
Зачем? Когда я приказывал?
Мы бросили его в яму, дабы прах его, самый прах изменника чувствовал, как мстят измене.
Браво! Поближе, Марко! Что? Бывал ли ты когда в сражениях?
Могу ли я, синьор, сказать пред вами откровенно?
Как на духу.
Я был исаулом у славного разбойника[144], который опустошал Богемию и Венгрию!
Изрядно. Следовательно, сражения для тебя не новое?
Моя стихия.
Ну, ежели послать тебя миль за сто ограбить какого богача?
Я готов хотя за мертвой и живою водою[145].
Поединки имел ли ты?
Множество.
И после всего этого не мучит ли тебя когда такое чувство, не слишком веселое, которое назвали филозофы и моралисты совестью?