— Останусь, — отвечал неизвестный, — только не в вашем замке.
— Почему?
— Потому что я хочу жить спокойно, а спокойствие обитает в мирной хижине, а не в замках.
— Я бы поступила жестоко, если б захотела лишить вас спокойствия! Но, молодой человек, коего несчастия трогают меня до глубины сердца, коих я никогда не забуду, молодой человек! тебе известна горесть Олимпии; скажи же мне, чьи я знаю несчастия? Скажи мне, с кем я говорю?
— Я Дон-Алонзо, — отвечал неизвестный.
— Алонзо! Боже мой! Алонзо? Повторите еще, нет — не надобно. А то имя — имя
— Жуан был мой отец, Коррадо — мой брат.
— Алонзо! — вскричала Олимпия, бросившись на шею его. — Алонзо! — повторила она с радостными слезами. — Коррадо — мой супруг! Алонзо — мой брат! Мой брат! — вскричала она и прижала его к груди своей. — Здесь, здесь, — говорила она, — на груди сестры твоей найдешь ты спокойствие! — Дон-Алонзо с великим изумлением смотрит на Олимпию и хочет вырваться из объятий ее. — Нет, не выпущу моего брата, не выпущу до тех пор, пока не произнесет он сладостного имени, до тех пор, пока не назовет меня сестрою!
— Олимпия! Бога ради, растолкуйте мне это, — сказал Дон-Алонзо, — я... я как во сне.
— Коррадо — твой брат, Коррадо — мой супруг, — сказала выразительно Олимпия.
— Коррадо — твой супруг, а Алонзо — твой брат! — повторил в слезах Дон-Алонзо и бросился на шею Олимпии.
— Сестра, сестра! — говорит он с горестию, — Коррадо — твой муж, прощай.
Алонзо, Алонзо, ты хочешь бежать от радостей?
А! если б радости ожидали меня. Нет — ненависть братская! С малых лет он меня ненавидел. Прощай! Навсегда.
Алонзо, радуйся! Коррадо меня любит, Коррадо и тебя любит; вместо ненависти встретит он тебя с распростертыми объятиями и обнимет с братскою нежностию.
Дон-Алонзо, убежденный словами Олимпии, остается. О! несчастная Олимпия! если б ты знала, чего будут стоить тебе эти убеждения!
Добродетельный Инфант два месяца сидел уже в погребе; два месяца лишался он приятного сна, и это всё из любви к ближнему; сырой воздух начал приводить его в ослабление, и он в следующую ночь вознамерился освободиться. В следующую ночь приходит Вооз с фонарем в руках. Инфант, как и прежде делал, закрывается, будто глаза его не могут сносить света, и жалуется, что он охрип; это всё делал он для того, чтобы не можно было узнать его.
— Старик! право, я люблю тебя, — сказал Вооз и потушил фонарь. — Ты давно жаловался на горло; я принес тебе теплой, целительной воды; выпей, покуда не простынет.
Инфант выпил и благодарил Вооза.
ebooksa