Золото

— Можешь ты понять: я выросла на приисках, ты вырос на каменноугольных копях, у тебя там родина, у меня — здесь. — Она колебалась мгновение, но решительно продолжала. — Я похоронила брата на Надеждинском в двенадцатом году. У меня был один только брат…

Мигалов оторопело смотрел в глубокие темные глаза.

— Я не понимаю. Как брат?

— Очень просто — убили во время расстрела…

Показалось, вагон замер и перестали стучать колеса. Мигалов не мог шевельнуть губами. Он ничего ведь о Лидии не знал, кроме того, что ее отец служил старшим смотрителем на Мачинских приисках, а теперь где-то на Бодайбинских управляющим. О нем ходила молва как о бабнике, пьянице, о том, что он до сих пор, невзирая на лета, изменяет молодой, третьей или четвертой жене. Но человек способный. Держат за знание дела и умение поставить приисковые работы. Как-то ему показали этого старика, бывшего копача, не раз сидевшего в тюрьме за хищничество, обвинявшегося за убийство казака во время облавы в шахтах. Широченный, несмотря на худобу, сильный и тяжелый, как медведь. В длинной до колен рубахе, в кушаке, в полуболотных сапожищах, подкованных чуть не конскими подковами. Теперь только вспомнив старика, нашел вдруг поразительное сходство в лицах отца и дочери. Почему она ни разу не заговорила о брате?

Поезд стучал колесами. Мигалов осторожно прикоснулся к руке Лидии.

— Ты ничего мне не говорила, почему?

Она оторвала взгляд от окна и рассеянно посмотрела на него.

— Что, почему не говорила? Ах, ты о том. Тебя интересует все, что угодно, но не я.

— Да что ты, Лида!

— Мы жили тогда на Андреевском. С отцом уже разошлись. Брат вообще не ладил с ним, а когда отец женился при живой матери, брат работал в шахте, чтобы прокормить семью. Мне было всего десять лет. Началась эта забастовка. Брат последнюю ночь почему-то ночевал дома, хотя до этих пор редко приходил домой. Кажется, его хотели арестовать. Утром вместе с толпой пошел к инженеру Тульчинскому. Мама хотела потом взять его тело, но ее прогнали. Долго ходила кругом, простудилась и умерла… А не рассказывала я потому, что не интересно слушать про смерть. Сама не люблю.

Мигалов чувствовал, как у него под пальто мелкой, неудержимой дрожью трясется колено. Он не сводил с Лидии глаз, а она уже успела забыть свою страшную коротенькую повесть и доставала из ручной корзиночки белый хлеб и сыр.

— Что ты уставился на меня. Я должна тебе все-таки сказать: золото для меня никогда не имело значения. Напрасно так думаешь. Если бы мне оно было нужно, я жила бы иначе. Ты даже не чувствуешь, что можно оскорбить человека подобными намеками…

— Лида, ну, как тебя убедить, я не знаю.

— Ладно, оставим. Хочешь закусить?

Квартира Лидии понравилась. Это сразу заметил Мигалов по тому оживлению, с каким она прошла комнаты и, остановившись в зале, повернулась кругом. Особенно ее обрадовали белые цветы на чахлом растеньице в банке на окне. Она несколько раз подходила к ним, пристально смотрела и осторожно касалась губами лепестков.

— Я очень рад, что угадал твой вкус. Можно сказать, из-за цветов-то и выбрал эту квартиру. Знал, что тебе будет приятно иметь их.

Лидия, не отрывая глаз от цветов, изменившимся голосом проговорила:

— За это спасибо, мой хороший. Ты знаешь, когда мама не пришла домой, и мне сказали, что она уехала, — я не поверила. Не может быть, думала я, чтобы она уехала и бросила меня одну. Ждала ее каждый день. Ждала и ждала, пока отец не пришел и не взял меня насильно к себе.

На столе горела лампа, большие комнаты казались пустынными.