При всей непосредственной открытости, творение Грибоедова - одно из загадочных в мировой литературе. Всякое однозначное истолкование, конечно, обедняет его. Теперь, когда дни Чацкого и Фамусова далеко позади, нас не может не подкупать сияющая красота, естественность, гибкость, точность, меткость стиха Грибоедова, которому есть только одно подобие в русской литературе - басни Крылова. Пушкин недаром предсказывал, что половина стихов войдет в пословицы. Пушкин восхищался говором московских просвирен. Никто так естественно не передал разговорную московскую речь во всем ее многоцветном разнообразии, звучности и остроте, как Грибоедов. На эту особенность обратил внимание И. А. Гончаров: «Соль, эпиграмма, сатира, этот разговорный стих, кажется, никогда не умрут, как и сам рассыпанный в них острый и едкий, живой русский ум… Нельзя представить себе, чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая из жизни речь. Проза и стих слились здесь во что-то неразделимое, затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот весь собранный автором ум, юмор и злость русского ума и языка».
ДОМ А С. ГРИБОЕДОВА НА НОВИНСКОМ БУЛЬВАРЕ, 15 (НЫНЕ УЛ. ЧАЙКОВСКОГО).
С Москвой Грибоедов был связан глубокими духовными, родственными, бытовыми и историческими корнями.
Можно даже сказать, что из всех наших классиков Грибоедов самый московский.
«Пиши ко мне в Москву, на Новинской площади, в мой дом», - взывал Грибоедов к Кюхельбекеру в канун событий, которые произошли в 1825 году, в декабре. Теперь, проходя угол улицы Чайковского и Девятинского переулка, нельзя не остановиться перед домом, который Грибоедов называл родимым. И снова звучат в ушах грибоедовские слова: «Отечество, сродство и дом мой в Москве…» Старый родительский дом Грибоедовых не пережил «грозу двенадцатого года», и на пепелище мать Александра Сергеевича возвела новый в 1816 году. Его посетил в последний раз Грибоедов, направляясь в Персию, проездом из Петербурга. Вернуться в пенаты было не суждено.
Несколько слов о московских предках Грибоедова. Они упоминаются в документах еще в XVI веке! О пращуре же, Михаиле Грибоедове, в грамоте в 1614 году было выразительно сказано, что он, «Михайло, будучи во Московской службе, против злодеев наших стоял крепко и мужественно». Через свою мать, Настасью Федоровну, Грибоедов был в родстве с Москвой родовитой, богатой, исстари славившейся хлебосольными домами. В допожарной Москве в грибоедовский дом на Новинском съезжались многочисленные родственники (вспомним княгиню Тугоуховскую с шестью дочерьми!), зеленую молодежь, привозимую тетушками, обучал модным танцам известный всем Иогель. В начале минувшего века на том месте, где теперь Центральный телеграф, находился Благородный пансион, в котором Грибоедов воспитывался бок о бок с детьми, из числа которых впоследствии вышли и герои Бородина, и декабристы, и сановники, и писатели. Еще учась в пансионе, Грибоедов познакомился с Василием Жуковским, чья таинственная поэзия пленяла читателей. После окончания Московского университета, в котором юный Александр Сергеевич занимался усердно, Грибоедов стал одним из самых образованных людей в России. Уже тогда сказывались московские симпатии Грибоедова, ставшего приверженцем классицистов.
Какой-нибудь «французик из Бордо», перед которым раболепствовали, не мог его прельстить поверхностными суждениями и всякими «завиральными идеями».
Как известно, в «Горе от ума» действие происходит в Москве послепожарной, но нет никаких сомнений, что московское общество, нравы, речь будущий поэт и дипломат впитал, так сказать, с молоком матери. Как по-домашнему в грибоедовских заметках о Петре I звучит: «Отрочество проводит в Преображенском на Яузе». Потом Грибоедову-дипломату приходилось бывать в белокаменной лишь наездами. В последний раз слышали стены дома на Новинском голос Александра Сергеевича в 1828 году, когда он в одном из писем сетовал: «…дом родимый, в котором я вечно как на станции!!! Приеду, переночую и исчезну!!!» Не думал Грибоедов, что он вернется в первопрестольную спустя много лет, приняв облик бронзового памятника, постаментом которому служат барельефы с изображениями героев «Горя от ума».
ПАМЯТНИК А. С. ГРИБОЕДОВУ В МОСКВЕ. Скульптор А. А. Мануйлов.
Памятник установлен в начале Чистопрудного бульвара в 1959 году. Авторы его - скульптор А. Мануйлов и архитектор А. Заварзин. Неподалеку от бульвара находится построенный еще Казаковым дом Степана Никитича Бегичева, друга Грибоедова, - у него в обширных покоях на тогдашней Мясницкой Александру Сергеевичу было даже спокойней, чем дома. Семейство Бегичевых Грибоедов любил едва ли не больше родного. Степану Бегичеву Александр Сергеевич писал, передавая привет его брату: «Дмитрия, красоту мою, расцелуй так, чтоб еще больше зарделись пухлые щечки». В доме Бегичевых Грибоедов с увлечением музицировал, написал вальс, подружился с композиторами Алябьевым и Верстовским. Грибоедов работал над рукописью «Горя от ума» на Мясницкой, и в ее окрестностях жили его герои. По Москве даже распространился панический слух, что Грибоедов пишет сатиру, а сведения-де ему доставляет его мать - Настасье Федоровне, словоохотливой и общительной, все в Москве доподлинно известно. На самом же деле Грибоедов, чтобы вернее схватить все оттенки московского общества, ездил на обеды и балы, а затем уединялся по целым дням в своем кабинете. Когда Софья говорит Чацкому (Грибоедов подчеркнул сходство автора и героя, дав последнему свое имя - Александр): «Гоненье на Москву. Что значит видеть свет! Где ж лучше?», то герой парирует упрек: «Где нас нет». И далее идут вопросы, рожденные московской жизнью: «Ну что ваш батюшка? все Английского клоба старинный, верный член до гроба? Ваш дядюшка отпрыгал ли свой век? А этот, как его, он турок или грек? Тот черномазенький, на ножках журавлиных… А трое из бульварных лиц, которые с полвека молодятся?» и т. д. Каждый вопрос насыщен намеками на действительно существовавших лиц. Конечно, в поэме-комедии все предельно типизировано, и узнавание прототипов (этим долго занималась литературная Москва) - дело десятое… Сошлемся опять на И. А. Гончарова, проницательного наблюдателя нравов, - он отметил, что в «Горе от ума» в группе двадцати лиц отразилась, «как луч света в капле воды, вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний дух, исторический момент и нравы…».
Постоим же несколько минут у старых казаковских колонн дома Бегичева (ныне ул. Кирова, 42) - ведь именно здесь, вот за этими стенами, были нанесены на бумагу бессмертные афоризмы «Горя от ума». Не ко входу ли сюда относятся слова: «…возьмите вы хлеб-соль: кто хочет к нам пожаловать, - изволь, дверь отперта для званых и незваных…»
ДОМ БЕГИЧЕВА В КРИВОКОЛЕННОМ ПЕРЕУЛКЕ, ГДЕ В 1826 ГОДУ БЫЛ А. С. ГРИБОЕДОВ
Еще недавно - несколько лет назад - на углу Пушкинской площади (там, где теперь новое здание газеты «Известия») и улицы Горького стоял дом, который молва окрестила «дом Фамусова». Предание имеет почву. Большой барский особняк принадлежал некогда М. И. Римской-Корсаковой, у которой был «воспитанниц и мосек полон дом». Петр Вяземский, поэт и острослов, бывавший у нее вместе с Пушкиным и Грибоедовым, писал: «Мария Ивановна Римская-Корсакова должна иметь почетное место в преданиях хлебосольной и гостеприимной Москвы. Она жила, что называется, открытым домом, давала часто обеды, вечера, балы, маскарады, разные увеселения, зимою санные катанья за городом, импровизированные завтраки… Красавицы дочери ее, и особенно одна из них, намеками воспетая Пушкиным в Онегине, были душою и прелестью этих собраний. Сама Мария Ивановна была тип московской барыни в хорошем и лучшем значении этого слова». Дом на площади был памятен Москве еще и потому, что это было одно из немногих зданий, уцелевших в пору наполеоновского нашествия. Когда захватчики были изгнаны, то в доме Римской-Корсаковой состоялся первый после освобождения бал. А балы Москва любила и славилась ими: «Вчера был бал, а завтра будет два».
ДОМ М И. РИМСКОЙ-КОРСАКОВОЙ («ДОМ ФАМУСОВА»).
По соседству с домом Римской-Корсаковой, в нескольких минутах ходьбы по Тверскому бульвару, - другой дом (ныне № 25), связанный с преданиями и былями грибоедовской Москвы. В «Доме Герцена» (автор «Былого и дум» здесь родился) жил всем известный сын сенатора А. А. Яковлев - это о нем княгиня Тугоуховская в «Горе от ума» говорит: «От женщин бегает, и даже от меня! Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник, князь Федор, мой племянник!» Перечень адресов грибоедовских героев может быть продолжен…
Но сам Грибоедов любил и Москву древнюю, видя в ней опору для героических деяний. Он мечтал написать драму, посвященную 1812 году, и нарисовать в ней образ Москвы. Сохранился план драмы, небольшие фрагменты. Действие должно было происходить то на Красной площади, то в Архангельском соборе, то в доме у Никитских ворот, где бывал Наполеон, то в селе под Москвою… Герой в опустевшей при захватчиках столице обращается к родному городу со страстным призывом: «О матерь наша, мать России всей, кормилица моя, моих детей! В тебе я мирно пожил, видел счастье, в тебе и гроб найду…» Примечательно, что в сцене, действие которой должно было происходить в Успенском соборе, возникают тени героических предков - Святослава, Владимира Мономаха, Петра Первого и других, - возбуждая «рвение к славе и свободе Отечества».
Еще Вяземский говорил, что грибоедовскую Москву не следует отождествлять со всей Москвой. Но не будем забывать, что в таком обширном городе, как Москва, всегда было множество городов.
ДОМ ЯКОВЛЕВА НА ТВЕРСКОМ БУЛЬВАРЕ, 25. КОНЕЦ XVIII ВЕКА.
- Я старый дом, построенный архитектором Менеласом, но облик у меня такой, какой мне придал Жилярди… Знаменитый Доменико Жилярди, или, как звали его в Москве, - Дементий Иванович, столько строивший в Москве после двенадцатого года, сотоварищ замечательного московского зодчего Афанасия Григорьева… Не могу не сказать о себе, и ничего нескромного в этом нет, тем более, что обо мне говаривали Пушкин, Грибоедов, Толстой… Да и как меня можно не замечать? Очень уж я на виду всей Москвы, на главной улице.
Прислушаемся к голосу старого дома. Перенесемся в дни, когда по белокаменной разъезжали в золоченых каретах, щеголяли в пудреных париках, гордились буклями, надевали камзолы и модники ходили в туфлях на высоких каблуках… Человек в полумаске, с перстнем на указательном пальце, изображающим череп Адама, встречает другого на полутемной лестничной площадке и вводит в зал с тускло мерцающими свечами. К прибывшему подходит другой, в кожаном фартуке, плотно завязывает глаза, долго ведет из помещения в помещение, и наконец новичок - ему развязывают глаза - оказывается в комнате, освещенной лампой-черепом. Раздаются слова в сумрачной тишине: ищет ли новообращенный брат премудрости и добродетели?
ebooksa