Ночные тени

22
18
20
22
24
26
28
30

– И поэтому ты приехала ко мне, полагая, что я смогу решить этот вопрос, обратившись напрямую к Фролову.

Вика вздрогнула, когда прозвучала фамилия почти всесильного первого заместителя главы президентской администрации. Действительно, она приехала к Реваеву именно из-за его знакомства с Фроловым. Не так давно, около полутора лет назад следственная группа под руководством полковника расследовала обстоятельства гибели дочери высокопоставленного чиновника* (* – сноска – о ходе расследования гибели дочери высокопоставленного чиновника можно узнать, прочитав повесть «Крысолов»). Конечно, обстоятельства знакомства вряд ли можно было назвать благоприятными и рассчитывать на продолжение каких-либо отношений не имело смысла, однако Фролов, должно быть, остался вполне удовлетворен результатами следственных действий, во всяком случае, несколько месяцев спустя он лично обратился к руководству следственного комитета с просьбой привлечь именно Реваева к расследованию одного весьма запутанного и категорически не подлежащего огласке дела, с которым Юрий Дмитриевич в итоге блестяще справился.

Крылова не успела что-либо ответить, как полковник, оглушительно хрустнув коленями, поднялся с дивана. В то же мгновение в дверном проеме показалось улыбающееся лицо Ольги Дмитриевны.

– У меня все готово. Прошу чаевничать, – провозгласила хозяйка дома.

– Это мы с радостью, – откликнулся Реваев и тут же засеменил к выходу из комнаты. Сделав несколько быстрых шажков, он обернулся к Вике. Должно быть, разочарование, проступившее на лице гостьи, было слишком заметно. Укоризненно покачав головой, отставной полковник произнес то, чего Крылова ожидала меньше всего.

– Выпьешь чайку, позабудешь тоску, – добродушно изрек Реваев и, очевидно полагая, что тема разговора исчерпана, двинулся дальше. Вике ничего не оставалось, как последовать за ним.

За все время чаепития она не проронила ни слова, лишь молча разглядывала сидящих напротив нее улыбающихся и о чем-то непрерывно болтающих супругов.

Старики! Догадка насквозь пронзила ее сознание. Она приехала к старикам. К старикам не только и не столько по возрасту, сколько по нежеланию лезть в дела тех, у кого еще есть какие-то дела, кроме обрезки чрезмерно разросшейся яблони или пересадки двух кустов черной смородины. К старикам, готовым сыпать поговорками и ласково улыбаться собеседнику, но уже ничем не способных ему помочь. От пришедшего в голову понимания вдруг стало немного легче, Вика даже смогла улыбнуться в ответ на толком не услышанную шутку Ольги Дмитриевны. Конечно, жаль, что она не получит той помощи, на которую так рассчитывала, зато теперь она хотя бы понимает, что дело не в ней, не в том, что она не смогла подобрать нужные доводы. Дело совсем в другом. Как там на казенном языке называется это время, начиная с момента выхода на пенсию? Период дожития? Раньше это определение казалось ей необыкновенно циничным, можно даже сказать, бесчеловечным. А вот сейчас стало понятно – все правильно. Не жизнь. Дожитие. Мелкие, ни о чем хлопоты, бесполезные, опять ни о чем, разговоры. Улыбки, не несущие в себе настоящей радости, просто так, на всякий случай. Да и все остальное, включая этот чай, не имеет уже никакого смысла.

– Пожалуй, поеду, – Вика решительно поднялась из-за стола. – Время позднее, а мне еще добираться через полгорода.

– Я провожу, – Реваев взглянул на собиравшуюся что-то произнести Ольгу Дмитриевну и покачал головой, – подышать воздухом перед сном завсегда полезно, а уж мне так тем более.

Короткий путь от крыльца до калитки они прошли молча. Лишь выйдя за ограду, Юрий Дмитриевич удивленно покачал головой:

– Это твоя машина?

Вика молча кивнула.

– Странный выбор, но главное, чтобы тебе нравилось, – Реваев несильно похлопал Ларгус по капоту, а затем ухватил гостью под руку. – Как Жора?

– Плохо, – коротко отозвалась Крылова и уже собиралась было сесть в машину, но почувствовала, как напряглись пальцы полковника, сжимающие ее локоть.

– Мне кажется, плохо тебе самой. Вернее, вам обоим.

– Плохо? – Вика резко обернулась к Реваеву. – Это невыносимо. Он ведет себя так, будто его жизнь кончилась. Полностью. Я не удивлюсь, если однажды он позвонит в службу доставки, закажет гроб, а потом ляжет в него посреди кухни. Но знаете, это еще как-то можно было бы вынести. Но ведь он считает, что раз он уже не живет, то и все вокруг, все, кто рядом, жить не должны. А рядом – это я! Только я! Так что, мне надо второй гроб заказать и лечь с ним рядом? Или, может быть, поискать двухместный? Но я не готова. Понимаете? Я готова быть с ним, заботиться о нем, любить его, наконец. Но лечь в гроб с ним рядом только из-за того, что он свою нынешнюю жизнь не считает жизнью, я не могу.

– Трудно терять то, чего у тебя было больше, чем у всех остальных, – пальцы Юрия Дмитриевича категорически не желали отпускать локоть Крыловой. – Вот посади ты меня в коляску, что, думаешь, я плакать начну? Нет. Но так ведь это не потому, что у меня сила воли крепче или я во всем одну радость вижу. Причина совсем другая будет. Причина в том, что я и сейчас пройду пятьсот метров и задыхаюсь, мне присесть надо. Посидеть, отдохнуть. Не сильно много я потеряю. Не скажу, что совсем ничего      , это уже неправда будет, но в разы меньше, чем Жора. Сильному человеку вдруг почувствовать свою слабость, зависимость от других – всегда страшно. Он ведь всегда своей силищей гордился. Хотя, скажу честно, ценил я его совсем не за силу. Да и ты, наверное, в свое время не из-за одних только мышц на него засмотрелась. Так ведь?

– Так, – раздраженно отозвалась Вика, наконец ухитрившись освободить руку из неожиданно цепкой хватки полковника, – мышцы тут совершенно ни при чем.

– Ну вот и хорошо, – обрадовался Реваев, совершенно не обращая внимания на тон собеседницы, – раз для тебя это не главное, значит, и он со временем поймет, что есть кое-что поважнее. Главное только, чтобы он понимал, что именно для тебя важно.