И оба враз с себя и халаты долой, и бешметы, и чевяки сбросили, ситцевые рубахи сняли, и в одних широких полосатых портищах остались, и плюх один против другого, сели на землю, как курохтаны[23] степные, и сидят.
В первый раз мне этакое диво видеть доводилось, и я смотрю, что дальше будет. А они друг дружке левые руки подали и крепко их держат, ноги растопырили и ими друг дружке следами в следы уперлись и кричат: «Подавай!»
Что такое они себе требуют «подавать», я не предвижу, но те, татарва-то, из кучки отвечают: «Сейчас, бачка, сейчас».
И вот вышел из этой кучки татарин старый, степенный такой, и держит в руках две здоровые нагайки и сравнял их в руках и кажет всей публике и Чепкуну с Бакшеем: «Глядите, – говорит, – обе штуки ровные».
«Ровные, – кричат татарва, – все мы видим, что благородно сделаны, плети ровные! Пусть садятся и начинают».
А Бакшей и Чепкун так и рвутся, за нагайки хватаются.
Степенный татарин и говорит им: «Подождите», – и сам им эти нагайки подал: одну Чепкуну, а другую Бакшею, да ладошами хлопает тихо, раз, два и три… И только что он в третье хлопнул, как Бакшей стегнет изо всей силы Чепкуна нагайкою через плечо по голой спине, а Чепкун таким самым манером на ответ его. Да и пошли эдак один другого потчевать: в глаза друг другу глядят, ноги в ноги следками упираются и левые руки крепко жмут, а правыми с нагайками порются… Ух, как они знатно поролись! Один хорошо черкнет, а другой еще лучше. Глаза-то у обоих даже выстолбенели и левые руки замерли, а ни тот, ни другой не сдается.
Я спрашиваю у моего знакомца: «Что же это, мол, у них, стало быть, вроде как господа на дуэль, что ли, выходят?»
«Да, – отвечает, – тоже такой поединок, только это, – говорит, – не насчет чести, а чтобы не расходоваться».
«И что же, – говорю, – они эдак могут друг друга долго сечь?»
«А сколько им, – говорит, – похочется и сколько силы станет».
А те все хлещутся, а в народе за них спор пошел: одни говорят: «Чепкун Бакшея перепорет», – а другие спорят: «Бакшей Чепкуна перебьет», – и кому хочется, об заклад держат – те за Чепкуна, а те за Бакшея, кто на кого больше надеется. Поглядят им с познанием в глаза и в зубы, и на спины посмотрят и по каким-то приметам понимают, кто надежнее, за того и держат. Человек, с которым я тут разговаривал, тоже из зрителей опытных был и стал сначала за Бакшея держать, а потом говорит: «Ах, квит, пропал мой двугривенный: Чепкун Бакшея собьет».
А я говорю: «Почему то знать? Еще, мол, ничего не можно утвердить: оба еще ровно сидят».
А тот мне отвечает: «Сидят-то, – говорит, – они еще оба ровно, да не одна в них повадка».
«Что же, – говорю, – по моему мнению, Бакшей еще ярче стегает».
«А вот то, – отвечает, – и плохо. Нет, пропал за него мой двугривенный: Чепкун его запорет».
«Что это, – думаю, – такое за диковина: как он непонятно, этот мой знакомец, рассуждает? А ведь он же, – размышляю, – должно быть, в этом деле хорошо понимает практику, когда об заклад бьется!»
И стало мне, знаете, очень любопытно, и я к этому знакомцу пристаю.
«Скажи, – говорю, – милый человек, отчего ты теперь за Бакшея опасаешься?»
А он говорит: «Экой ты пригородник глупый: ты гляди, – говорит, – какая у Бакшея спина».
ebooksa