– Да, правда, – говорю.
– Мама, да что мама, я и вообще все вздрогнули и с упоением смотрели на тебя! Молодец! – говорит брат.
– Да-да! – добавила мама.
Все вокруг вдруг переменилось, вместо привычных зеленых бушлатов плац кишит людьми в гражданке. Все улыбаются и галдят, забрав себе по одному солдату. Мы не стали долго оставаться на улице и зашли в учебные классы, которые были подготовлены для встречи гостей, прибывших на присягу.
Мы заняли одно из свободных мест в таком же холодном деревянном бараке, как и моя располага. Здесь теплее, чем обычно, надышали…
– Б-р-р! Тут холоднее, чем на улице, у вас везде так?
Крайне не хочется лгать, но разве есть выбор? Сказать правду – это значит заставлять волноваться их лишний раз. Полковник отчасти прав. При первой нашей встрече с ним он говорил с нами больше по душам, а не как с военнослужащими, с первого взгляда он даже показался нормальным. А сказал он: «Парни, не стоит выносить вам то, что происходит здесь. Сообщив родителям эту неприятную малость, не исправите ситуацию, а они будут волноваться до конца вашей службы. Так что думайте, о чем вы говорите с ними.»
Мама раскладывала все на парту, все те вкусности, от запаха которых уже пробивает на слюну, а желудок выделил свой сок. Пока она все доставала, я рассказывал отрывками о своей нынешней жизни, вспоминая слова полковника, здесь нет ничего хорошего, а отрицательного хоть отбавляй. Так что вести беседу крайне тяжело.
И вот, наконец, я вкусил первый пирожок, уже остывший, но все же более теплый, чем комнатная температура.
– В наряд-то ходил? – с иронией спросил брат.
Черт, как я забыл тот самый наряд, самый лучший и самый халявный.
– Да! – с набитым ртом я воскликнул и быстрей начал жевать, чтоб проглотить и, наконец, начать хоть какой-то рассказ. – У нас есть наряд на учебном поле, туда заступают два срочника и один контрактник. Это в километре отсюда, вдоль вон того холма у транспортного парка.
Я продолжал жевать, откусывая значительно меньше, чтоб можно было свободно говорить. Рассказ кажется мне самому не таким красочным, каким все было на самом деле, но я все же не останавливался:
– Мы долго шли туда со Львом, постоянно сомневаясь, туда ли мы вообще идем, но выбора особо не было, перед нами одна, хорошо вытоптанная тропинка, а кругом только поле с нетронутым снегом. Какие-то следы на поле все же виднелись, то ли кошки, то ли собаки, их так и не удалось разглядеть. А вообще, интересно, откуда им тут взяться, в поле, почти в лесу? До ближайшей деревни километров 30.
Брат перебил:
– Какой 30, еле наберется 10.
– Правда?
Он мне кивнул.
– Ну, пускай так, я судил по времени, а ехали мы в тентованном «газоне», помимо того, что он сам по себе долго едет, еще и ужасно холодно, может, из-за этого мне так показалось… В конечном итоге мы все же наткнулись на старую черемушку, за которой и стоял небольшой вагончик, из которого торчала труба, выходящая вверх, а из нее клубился дым. Рядом с будкой были разбросаны поленья, они лежали в снегу, и еще большие бревна, нетронутые, судя по всему давно. Постучав в дверь и после раздавшегося командного голоса, мы вошли. Внутри было как в сарае, но все же уютно. Красные одеяла, заколоченные в стену, придавали этому месту хоть какой-то вид. Тусклая лампа висела на одном проводке, стол, два лежака, а в углу, у двери, печка-прачка.
– Как в деревне? – спросила мама.