1888

– Вот как? – спросил я, поспешно отстранившись от нее подальше, насколько позволяла ванна. – И в чем же заключаются сложности?

– Когда я вернулась обратно домой после длительных гастролей, мама сказала, что наследства, оставленного умершим отцом, на двоих не хватит, и посоветовала мне скорее выйти замуж за состоятельного мужчину. Я стала женой старого английского козла, оказавшегося патологическим ревнивцем, но имевшего юридическую контору в Санкт-Петербурге. В силу некоторых обстоятельств муж стал банкротом, и нам пришлось выживать на остатки накоплений в банке. Все осложнялось тем, что Филипп вместо заработка начал пытаться избавиться от моих надоедливых ухажеров, вызывая их на дуэли. До недавнего времени он всегда выходил победителем, пока однажды ему не прострелили колено, превратив в калеку.

Долго слушать Анну было невозможно. Когда женщина говорила длинные предложения на английском языке, то выяснилось, насколько беден был ее запас слов и в какой гортанный ужас превращался акцент, отчего не всегда было понятно, что она хотела сказать.

– Вероятно, деньги из банка были быстро и инфантильно потрачены на ваши неприбыльные выступления и поэтому вы обратились за помощью к своему безотказному дяде, души не чающему во всех своих родственниках?

– Да. Втайне от мужа я собрала свои пожитки, купила билет и поехала сюда, но он отправился за мной. Сегодня мне нужно было встретить Филиппа в порту так, чтобы Бенедикт не узнал. Дядя на дух не переносит моего мужа. Приношу извинения за то, что втянула вас в эту историю. Мне хотелось до последнего скрыть приезд супруга.

– В порту?

– Почему вы переспрашиваете?

– Просто… не расслышал.

Я чувствовал все нервные окончания, которые были в руке. Болезненные ощущения переходили то к плечу, то к кончикам отяжелевших, словно гиря, пальцев.

– У меня у самого есть старший брат, – сказал я, медленно вылезая из ванны. – Много лет назад он со своей многодетной семьей и нашими родителями переехал в другую страну, и уже несколько месяцев от него не приходят ответы на мои письма. Лично для меня брат – все в этой жизни, и я искренне не понимаю, как можно так бессердечно относиться к родной, нуждающейся в помощи сестре, руководствуясь одной лишь бездарностью, которую все видят вокруг и которой отказывают в финансировании.

– Бездарностью?.. – изумленно переспросила женщина под голос возмущенной Кэтрин, зовущей ее из коридора.

Племянница Бенедикта неохотно встала, поправила подол платья и открыла дверь. За ней стояла рассерженная миссис Мур, которая поджимала потрескавшиеся губы и держала в руках полотенце с домашним халатом мистера Мура.

– Как не стыдно замужней женщине запираться с полураздетым мужчиной? – осуждающе, с нотками презрения в голосе спросила жена Бенедикта. – Бесчестье! Позор!

– А чего вы лезете? – поинтересовался я, вставая мокрыми ногами на холодную плитку. – Завидно, что ли?

– Было бы на что смотреть! Тощим стали, матерь божия! – ответила Кэтрин, отдав мне вещи, затем схватила под руку раскрасневшуюся Анну и заявила: – Грубиян!

Я рассмеялся, но после слов жены Бенедикта все-таки судорожно, мельком посмотрел на себя в зеркало, увидев в нем пока еще хорошо сложенного широкоплечего мужчину, а не худую, жалкую фигуру, после чего успокоился и переоделся в домашний халат мистера Мура.

Когда я, как мог, постирал свои вещи и развешивал их на бельевой веревке, миссис Мур вернулась с книгой в руках. Она хотела поговорить о чем-то важном, села на стул рядом с ванной и пристально наблюдала за тем, как я, постанывая от боли в плече, пытался ровно повесить мокрые брюки.

– Вылечили ногу? – спросил я. – Или все так же беспокоит?

– Хуже не становится, но боюсь, что хромота уже никогда не пройдет.

Не успев ничего сказать в ответ, я схватился за грудь от очередного приступа сухого, удушливого кашля. С каждым приходом он становился все более лающим, надрывным и прерывался лишь на мои попытки глубоко вдохнуть, а когда казалось, что дышать больше невозможно, кашель неожиданно стихал, и я в облечении закрывал глаза.