Мюзик-холл на Гроув-Лейн

22
18
20
22
24
26
28
30

– Давайте лучше спросим об этом миссис Бенджамин. Я думаю, ей есть что нам рассказать.

Мамаша Бенни весь вечер, почти не шевелясь, сидела в углу, у виктролы, и сейчас, чтобы на неё взглянуть, многим пришлось обернуться. Смуглое лицо её было невозмутимо, но волнение выдавала мелкая дрожь плотно сомкнутых губ.

– Миссис Бенджамин, запираться бессмысленно, – мягко посоветовала Оливия. – Вам придётся всё нам рассказать. Кстати, Геркулес, надеюсь, ещё жив? Это ведь вы его похитили, не так ли?

После короткой паузы гадалка кивнула.

– Что ему сделается, сатанинскому отродью, – хрипло произнесла она и прибавила словцо, которое частенько повторял её покойный муж перед тем, как распалить свою злобу и пустить в ход кулаки.

Мардж, не удержавшись, тихо вскрикнула. Неизвестно, что её поразило сильнее – признание Мамаши Бенни или же площадная брань из её уст.

– Ну наконец-то! – с облегчением воскликнул инспектор и с готовностью выхватил из кармана наручники. – Миссис Бенджамин, вы арестованы и предстанете перед судом по обвинению в хищении, убийстве и…

– Стойте, сэр! – вмешалась Оливия. – Миссис Бенджамин никого не убивала! Я подозревала её какое-то время, не скрою, но на её совести лишь кража жемчужины и дунайского кудрявого гуся Геркулеса. Вероятно, он проглотил жемчужину, когда вы прятали её в зверинце, да? – повернулась она к гадалке. – Гуси часто глотают мелкие предметы.

Мамаша Бенни кивнула и злобно выругалась:

– Бездонная утроба, чтоб его черти взяли! И что я только с ним не делала!

Тревишем замер с наручниками в руках. Лицо его исказилось от досады.

– Это очень непростое преступление, сэр, – произнесла Оливия, словно утешая инспектора. – И мотивом ему не алчность.

– А что же тогда? – рявкнул Тревишем.

– Любовь, – просто ответила Оливия. – Любовь, готовая пойти на любые жертвы. Нерассуждающая, инстинктивная, безжалостная в своей слепоте к любому, кто может навредить объекту этого чувства. И именно такую любовь…

Лампа на столике замигала, погасла на мгновение, а когда вновь разогнала тьму, то все испустили вздох изумления – Марджори Кингсли побледнела, будто Макбет, увидевший призрак Банко средь шумного пира; миссис Сиверли схватилась за горло, сдерживая рвущийся наружу вопль ужаса; и Эффи, рассыпав лакомство и зажмурившись, жалобно взвизгнула «Ой, боженьки святые!».

Оливия обернулась. За её спиной стояла Лавиния Бекхайм. На бледном лице горели широко распахнутые глаза, на груди, по молочному атласу блузы, расплывалось алое пятно.

Она шагнула вперёд, плавным движением развела обе руки в стороны, как птица, расправляющая крылья, и низким голосом произнесла:

– Я знаю, кто хотел меня убить. Я видела убийцу! Видела! Я знаю, кто… это…

Пошатнувшись, она лишилась чувств и упала в руки вовремя подоспевшего инспектора. С помощью Рафаила Смита Тревишем бережно усадил её в кресло у камина, и тут свет окончательно погас.

Вновь раздался визг Эффи, кто-то закричал, послышался звон разбитого фарфора и над всем этим шумным беспорядком громогласно разносились приказы инспектора Тревишема: «Всем оставаться на месте! Никому не покидать пансион! Гатри! Гатри, ну где вы там?»