– Да что вы? – вежливо удивилась Оливия. – Вы ведь такая опытная актриса. Неужели и вас терзает страх перед выступлением? Признаться, я до сих пор не избавилась от него.
– И никогда не избавитесь, – пообещала Мардж, всплеснув руками и разметав широкими рукавами халата безделушки на низком чайном столике. – Это сценический мандраж, и каждый раз артист испытывает его словно впервые. Это как первый раз входить в морскую воду. Кажется, что она холодна и не удержит тебя, и внутри всё сжимается, а потом ты плывёшь и понимаешь, что на самом-то деле всегда это умел. Главное, пережить время
Оливия заверила, что отлично понимает. Мардж, забыв про своё предложение выпить чаю, вынула из ящика гримировального столика пачку печенья и небрежно выложила его на блюдце. Не прекращая ни на минуту болтать (обо всём вперемешку: о морских курортах, модистках – хороших и не очень, театральном гриме, забастовках и демонстрациях), она как-то ухитрилась сжевать всё печенье и обнаружила это только тогда, когда блюдце опустело. Всё это время Оливия молчала и поддакивала, предоставляя девушке возможность выговориться и наблюдая за её крупными, почти мужскими руками – то скрывавшимися, то вновь появлявшимися из широких рукавов халата. Когда речь зашла о костюмах для новой пьесы, Оливия с невинным выражением лица поинтересовалась, шились ли они и для Люсиль Бирнбаум, и сразу об этом пожалела.
Большие, сумрачно-серые глаза Мардж Кингсли, опушённые густыми ресницами, тут же наполнились прозрачными слезами. Лицо её при этом некрасиво сморщилось, превратилось в горестную маску – секунду-другую Оливия с трепетом наблюдала за пугающей метаморфозой, не в силах произнести ни слова, и этот беззвучный кошмар, как ей показалось, длился целую вечность.
Наконец, Мардж уткнулась в раскрытые ладони, склонилась к самым коленям, и гримёрку заполнили звуки сдерживаемых рыданий. «Да что с вами со всеми такое? Совсем, что ли, с ума посходили?» – первая мысль, посетившая Оливию, быстро сменилась искренним сочувствием к безутешной девушке. Из-под ладоней, которые та прижимала к лицу, доносились всхлипывания и невнятные фразы: «…была такая красивая… красивее всех на свете… почему она умерла?.. почему все умирают?.. почему?.. боже, это ужасно, ужасно!..»
Широкая спина Мардж Кингсли и её плечи недолго сотрясались от рыданий. Уже через несколько минут она затихла, после чего выпрямилась, отняла руки от лица и с облегчением вздохнула, совсем как человек, избавившийся от тяжкой ноши.
– О, мисс Адамсон, вы должны меня простить, – взмолилась она, устремив на собеседницу смущённый взгляд. Глаза её цветом теперь напоминали не сумрачные зимние тучи, а небо после разразившейся грозы – чистое, промытое. – Сама не знаю, что на меня нашло. Должно быть, это всё нервы. Я напугала вас, верно?
Немного растерянно Оливия заверила её, что всё в полном порядке и, конечно же, она всё понимает. Недавние трагические события в театре, сильнейшее волнение перед премьерой…
– Мне необходимо умыться. Прошу, дождитесь меня, и мы, наконец, выпьем чаю, – сейчас Мардж выглядела даже спокойнее, чем обычно.
Казалось, рыдания освободили девушку от чего-то гнетущего, что долгое время мучило и терзало её. Она легко встала и, прихватив маленький медный чайничек на две чашки, вышла из гримёрки.
После её ухода Оливия какое-то время оставалась на своём месте, усваивая увиденное и услышанное, а потом принялась обыскивать комнату. Четыре изрядно поношенных платья и утягивающий корсет на жёстком каркасе, больше напоминавший пыточное устройство, чем деталь туалета – в шкафу, сценические костюмы – на манекенах, щётки для волос в черепаховой оправе, пачки дешёвого печенья и бумажный фунтик, в который зачем-то завернули несколько сухих мух – в ящике стола. Коробка с перчатками обнаружилась на подоконнике. Переложенные гофрированной бумагой, не меньше дюжины белоснежных пар, и все без исключения девятого размера.
Потом они молча и торопливо пили чай – без сахара и молока, не глядя друг на друга. Обеим девушкам было неловко после недавней сцены. Демонстрируя непринуждённость, Оливия мелкими глоточками пыталась как можно скорее опустошить свою чашку. Взгляд её блуждал по гримёрке, избегая задерживаться на Мардж Кингсли, которая, казалось, полностью погрузилась в какие-то свои мысли, и неизменно останавливался на изображении богини Чревоугодия. Часы скрипуче пробили пять раз, и она вдруг впервые задумалась: «Любопытно, а что за гобелен висит в гримёрке самой Люсиль Бирнбаум?» Впоследствии Оливия сильно упрекала себя за то, что эта мысль не пришла ей в голову раньше.
Если бы Оливия не была свидетелем волнения, граничившего с помешательством, в котором весь день пребывали актёры труппы, то ни за что бы не поверила собственным глазам.
Перед самым выходом на сцену «Лицедеи Адамсона» преобразились. Выстроившиеся длинной шеренгой, актёры напоминали воинов перед финальной битвой, от которой зависела их судьба. Собранные, невозмутимые – от фигур, облачённых в одеяния елизаветинской эпохи, веяло чем-то нездешним, точно шекспировские персонажи вдруг ожили и сошли с театральных афиш, покорные воле Великого Барда и призванные им в мир смертных на один только вечер.
В Мардж Кингсли в костюме Яго сейчас невозможно было узнать вечно взволнованную и робкую девушку – сложный грим изменил её черты, придал им зловещую и злонамеренную страстность. Эффи, Имоджен и, в особенности, Лавиния, наоборот, выглядели так естественно, как если бы всю свою жизнь носили великолепные платья, расшитые стеклярусом и жемчугом и щедро украшенные золотой нитью. Эдди и Джонни в нарядных пурпуэнах с прорезями, из которых выглядывала алая шелковая подкладка, и коротких буфчатых штанах, казались младше, чем были – юнцы с горячими сердцами, да и только, не ведающие, что сулит им безрассудство. Арчи, согбенный под грузом невзгод и скитаний, в одеянии нищего, с седой всклокоченной бородой, и Рафаил Смит в ночной сорочке и со свечой в руках – оба они держались отстранённо, и каждый был погружен в то состояние, которое называют «тисками роли».
За спинами актёров, чуть в отдалении, стояли работники сцены. Все они получили исчерпывающие инструкции, и каждый из них отвечал за определённые, закреплённые только за ним декорации. Малейшая заминка была чревата сбоем для всей пьесы. Их лица, так же, как и лица актёров, выражали предельную сосредоточенность.
Сюда, за кулисы, из зрительного зала доносился мерный гул голосов, похожий на шум прибоя. Публика негромко переговаривалась, прислушивалась к оркестру, шуршала нарядными платьями – звуки то усиливались, то вновь уплывали, будто ветер носился над морской гладью, играя обрывками фраз.
Но вот по сигналу Филиппа на сцену выкатили огромную кровать, поставленную стоймя. Рафаил Смит зажёг свечу в медном подсвечнике. Огонёк сперва заметался, задрожал, однако уже через мгновение фитиль увенчало ровное солнечное пламя, и все сочли это добрым предзнаменованием. Безмолвно и слаженно актёры сделали три широких шага назад, и сцена опустела.
Из-за того, что почти все билеты были проданы, а ложи предоставили газетчикам, освещавшим театральную хронику, и критикам из числа тех, кто лично посещал премьеры, Мамаша Бенни и Оливия сидели в разных частях зрительного зала, и это как нельзя лучше отвечало планам последней.
Погасили свет. Огни рампы светили еле-еле, и в далёкой полутьме по сцене поплыл неяркий огонёк. Когда он переместился на галерею и погас, Оливия уже была на полпути к театральным гримёрным актрис. Расположение потайных ходов под сценой и в стенах театра она знала наизусть, и свет, чтобы ориентироваться в них, ей не требовался.
ebooksa