Откуда это оцепенение? Снова из-за чувства вины? И я таким извращенным способом наказываю себя за убийство — я ведь заслужила.
— А ты не заставляй меня повторять.
Я обреченно стягиваю лямки платья, и оно легко соскальзывает на пол. Теперь весь мой наряд — это трусики и туфли. Унизительнее не придумаешь.
Мазнув взглядом по съежившимся соскам, Рид кивает в сторону барной стойки:
— А теперь смотри.
Рефлекторно прикрыв обнаженную грудь ладонями, я вижу в зеркальной колонне свое перепуганное отражение и опускаю глаза.
— Напрасно, — зайдя со спины, Рид разворачивает меня и, удержав за подбородок, вынуждает снова лицезреть позорное положение.
Теперь в зеркале двое. Я — дрожащая в кольце его рук. И он — не дающий пошевелиться или отпрянуть.
— Ты должна нравиться себе.
Его прикосновение отзывается в каждом напрягшемся сухожилии, воет каждый кусочек плоти.
— Для этого необязательно ходить голышом, — пусть я не могу отбиться физически, словесный протест у меня никто не отнимет.
— Стесняешься собственного тела?
—Нет.
Я не стыжусь, но и не выхожу за рамки приличий. И если Рид привык, что перед ним охотно раздвигают ноги, это не означает, что и я стану. По крайней мере, по доброй воле.
— Тогда смотри и анализируй, — бровь в отражении едва заметно дергается. — Ты слишком зажата.
Ладонь с живота перемещается ниже, вызывая приступ паники.
— Потому, что вы трогаете меня! — я все еще надеюсь, что он остановится.
И Рид действительно замирает:
— Можешь ласкать себя сама.
Он ведь не всерьез? Неужели желание унизить настолько велико?