XVII. Наваррец

22
18
20
22
24
26
28
30

Себе я оставил худшую смену — под утро, когда самый сон и глаза слипаются. Но ничего, организм молодой, выдержит.

— Эх, — мечтательно протянул д"Артаньян, — сейчас бы оказаться в объятьях моей вдовушки…

— У них там, поди, уже другие кавалеры на вечер, — вспомнил я веселый нрав девиц.

— А моя невеста ждет меня, — внезапно разоткровенничался фон Ремер. — Она самая прекрасная девушка на всем белом свете! Когда я вернусь домой, мы поженимся.

— Не боитесь оставлять красавицу одну и без присмотра? — спросил с любопытством гасконец, не желая, впрочем, оскорбить немца. — Мало ли кто обидит, а вы далеко.

— Крепкие стены замка ее отца и пятьдесят вооруженных человек не дадут ее в обиду, — улыбнулся Ремер. — Хотя, вы правы, времена нынче неспокойные. Но стены замка высоки, его за двести лет пытались брать штурмом пять раз, и каждый раз безуспешно. Даже малыми силами там можно держать оборону. Я опасаюсь иного. Война истощила все запасы, а когда солдатам не платят, они начинают бунтовать.

— Это плебеи, — пренебрежительно сплюнул на землю д"Артаньян. — Благородный человек служит не за деньги. Есть клятва своему сюзерену, и кто нарушит ее — навозный червь, не достойный жить!

— Полностью с вами согласен, шевалье!

Я негромко запел, переводя в уме с русского на французский, так, чтобы получилось более-менее складно:

— Зависит все, что в мире есть, от поднебесной выси, Но наша честь, но наша честь от нас одних зависит…[24]

Оба моих товарища, честное слово, заслушались, хотя пел я так себе и переводил, наверное, скверно¸ без особой рифмы. Зато пел с душой, и попытался вспомнить все куплеты, хотя мог что-то и упустить. Давненько я не слышал эту песню, хотя когда-то она мне очень нравилась.

— Прекрасно! — мне показалось, или фон Ремер смахнул скупую мужскую слезу. — Это вы сочинили? У вас талант!

— Нет, просто слышал где-то и запомнил слова. Предлагаю ложиться спать, время позднее…

Воспользовавшись собственным советом, я лег на сложенные заранее друг на друга еловые ветки, подложив под голову седло и накрывшись плащом, и тут же заснул.

Казалось, не прошло и минуты, а кто-то уже начал теребить меня за плечо.

Надо мной склонился откровенно зевающий фон Ремер.

— Ваша очередь, шевалье!

Я тяжело поднялся на ноги. Сдав пост, германец устроился на моем месте, и мгновенно уснул, сладко посапывая. Я посмотрел на едва тлеющий костер и подкинул пару веток, чтобы он не погас окончательно.

Вокруг было еще темно, но силуэты деревьев вполне угадывались. Я спустился к реке и умылся холодной водой, окончательно проснувшись. Потом обошел периметр нашего импровизированного лагеря, проверил лошадей и почистил рапиру от крови.

Было тихо, лишь привычные звуки леса звучали вокруг: уже начали чирикать птицы, где-то вдалеке завыл волк, стрекотали сверчки, но к нам никто не лез, и даже комары под утро куда-то пропали, а может, их отпугнул дым от тлеющего костра.

Внезапно из кустов вышел олененок, остановился, замер на месте и посмотрел на меня своими огромными глазами.