— О Боге… Как по-твоему, матушка, каков Он с виду?
Фекла провела рукой по светлым густым волосам сына.
— С чего это вдруг, дружочек? Вот пойдешь в церковь, там самое место для подобных мыслей. А как выглядит Творец наш Небесный, так это каждый сам себе представляет. Мне бабушка сказывала, что Он — мудрый старец в белых одеждах. Живет на небе и сверху видит всех нас: добрых одаривает, грешников — карает.
— А за что Он наказал батюшку? Зачем отпустил ему такой короткий срок?
Фекла Андреевна вздрогнула.
— Он его не наказал, а взял к себе, сынок. Есть нечто выше нашего разума!
Гавриил встал и, заглянув в лицо матери, промолвил со скрытой страстью:
— А я хочу постигнуть это "нечто"! И порой мне кажется, что я близок к истине. Вот что я думаю, матушка… Бог — не благообразный старик на белом облаке, который играет нами, как оловянными солдатиками. Бог — все сущее на земле и во вселенной. Он всюду: в природе и в каждом из нас!
— Если Он в нас, то отчего мы смертны? — робко спросила мать.
Гавриил замер, словно в отрезвлении. Задумался…
— Человек смертен, а человечество бессмертно. В созданной Богом природе происходит бесконечное течение живого вещества, которое переходит из одного состояния в другое. Мы уходим, чтобы душою соединиться с Творцом, а на смену нам приходит другая жизнь…
Фекла Андреевна слушала сына, не зная, соглашаться с ним или нет.
— Сыночек, что с тобой? Ты говоришь так странно… Это все от книжек! Слишком много читаешь!
— Ох, матушка, чем больше читаю, тем больше вопросов…
Утром Державин нанял сани и, наскоро простившись с матерью, выехал в Симбирск. Ни он, ни Фекла Андреевна не знали, надолго ли разлучаются и что придется им пережить. Смутная тревога овладела их сердцами.
"Почему Ганя накануне отъезда вспоминал о Боге?" — терзалась мать.
"Какой приказ я должен исполнить?" — думал Державин, ощупывая за отворотом мундира запечатанный конверт.
Чем дальше он отъезжал от Казани, тем враждебнее становились обстановка и люди. Он почувствовал это на первой же почтовой станции, где ему не хотели менять лошадей. И дело было даже не в лошадях (брань со станционными смотрителями — обычное дело), а в непочтительном, порой откровенно наглом отношении к нему бородатых яицких казаков и киргиз-кайсаков, вольготно расположившихся на постоялом дворе. Они пьянствовали, сквернословили и явно чувствовали свое превосходство перед "его благородием". Отказ смотрителя дать офицеру лошадей был встречен злорадным хохотом. Но Державин выхватил пистолет, и веселая публика попятилась. Их было много, и они могли бы легко его одолеть, набросившись разом. Но его решительный вид говорил о том, что он без колебаний выстрелит в кого-то из них, и никому не хотелось получить пулю в живот. Испуганный смотритель кликнул помощника и велел закладывать кибитку для господина офицера. Когда Державин выехал со двора, вслед понеслись угрозы, гиканье и свист, но он уже был недосягаем.
Шел мелкий снег, сугробов еще не намело, и свежие лошади резво неслись по мерзлой дороге в Симбирск. Возле полосатого столба 30-й версты Державин велел остановиться. Сломал печати, вскрыл конверт и прочитал письмо Бибикова.
То ли от волнения, то ли из-за витиеватого слога он не сразу осознал смысл приказа и, лишь перечитав дважды, понял, что от него требовалось.