— Ночевали у Нохашкиных. С утра ищут своих лошадей, кто-то увел их… Какой позор! — ответила мужу Сяяхля.
— Так им и надо! — захохотал Бергяс.
— Чему вы радуетесь? — возмутилась Сяяхля. — Завтра во всех малодербетовских хотонах, да и в соседних русских хуторах станет известно, что гостей, остановившихся проездом в хотоне Чонос, обворовали… И вы будете спокойно слушать это?
— Разве они были гостями Бергяса? Если бы они приехали ко мне и случилась беда, исчезли лошади, я выбрал бы из своего табуна самых лучших коней и восполнил ими пропажу, — сказал Бергяс.
— Хотон — ваш, Бергяс. И все, что здесь происходит, ложится на имя старосты. Разве позор ваших сородичей не ваш позор?
Бергяс пытался оправдаться, впрочем, без уверенности.
— Но они же не калмыки…
— Такой умный человек, а говорит глупые слова! — шла наперекор мужу Сяяхля. — Разве не издавна повелось так, что если в калмыцком хотоне появился путник, его полагается встретить и проводить по чести? А если бы такое случилось с вашим другом Жидко Миколой?
— Уведи кто его лошадь, я достал бы ее из-под земли! — воскликнул Бергяс.
— Чем обидеть гостя, лучше попасть в зубы тигра, — отозвалась Сяяхля пословицей. Она хотела уже идти по своим заботам, взяв бортху, но муж окликнул ее:
— Сяяхля! Сходи к Лиджи. Пусть возьмет с собой Чотына и пойдет по следам воров. С ними поедет и Така. Парню пойдет на пользу эта поездка. Я думаю, лошади далеко не могли уйти.
«Если Бергяс на что решится, то доведет до конца. Лиджи не вернется без лошадей. Любому характер старосты известен», — подумала Сяяхля, довольная тем, что уговорила мужа, и направилась к кибитке Лиджи.
Вадим наведался еще раз в джолум Нохашков. Принес завернутый в бумагу белый платок, хорошо протер тело девочки и укрыл ее куском выстиранной занавески. Поднимал голову Нюдли, давал выпить жидкое лекарство и белый порошок, растворенный в воде. Еле дышавшая девочка после этого почувствовала облегчение, зашевелилась, попыталась подняться. Вадим просидел около нее больше трех часов, вытирал платком пот, выжимал, сушил, снова протирал. Затем жестом попросил Булгун, чтобы та проделала это сама.
Девочка дышала трудно, прерывисто, а к утру как бы успокоилась, задышала ровнее, без хрипов. Приложившись ухом к ее грудке, Вадим вдруг отстранился и, улыбнувшись, подмигнул:
— Ну, поздравьте меня! Это первый пациент в моей жизни, которого я, кажется, вырвал из лап смерти!
Булгун, наблюдавшая за ним, подумала, что русский доктор совершает молитву, и сама прошептала со слезами слова, обращенные к богу.
— Мама, он говорит, что Нюдля спасена! Болезнь отступает! Ты слышишь: Нюдля будет жить! — шептал Церен матери.
Булгун готова была молиться на Вадима.
А некоторое время спустя девочка открыла глаза и что-то сказала. Вадим не понял. Но было ясно, что она пришла в сознание. Этого пока было достаточно. Выпив два глотка молока, девочка уснула, а успокоившаяся мать присела с шитьем у ее изголовья.
Вадим сидел у ног больной, поглядывая ей в лицо. Вдруг девочка открыла глаза и посмотрела на него долгим, осмысленным взглядом. Вадим вспомнил, что она разговаривает по-русски.
ebooksa