Не созревшая рябина

Парни надеялись на приход весны. Думали, что будут сажать овощи и зелень. Представляли, как с уходом холодов люди из «Бункера» начнут распространять вакцину.

Январь разрушил их ожидания. Привычная, нескончаемая до самого мая, зима закончилась в начале февраля. К десятому дню сошел последний слой снега, почва обнажилась. Ни единого ростка видно не было, наверное, вся растительность в земле ждала положенного ей срока.

От планов по земледелию пришлось отказаться – сказалось полное отсутствие навыков и нехватка чужих советов. Со дня похорон дяди Егора парни не разговаривали ни с кем из местных. Иногда можно было встретить кого-то на улице, но обходились простым приветственным кивком и расходились в разные стороны.

Радио парни забрали себе. Электричество включалось реже, и заряжать его почти не получалось, но иногда оно работало. Плохие новости не передавали. Не было даже упоминания преступлений или стихийных бедствий. Будто «Бункер» жил в собственном выдуманном мире, где все всегда хорошо. Возможно, СМИ запретили раскрывать случаи заражения или чего-то страшного, чтобы не подрывать моральный дух населения.

В надежде на это Даня без умолку трещит, вспоминая старые фильмы ужасов про кошмары на базах, где устраивают культ и едят людей. Первые три-четыре репортажа о проведенных праздниках шутки Дани казались даже смешными. Фантазия легко представляла, как над выжившими ставят опыты, и их жизнь еще хуже, чем серые будни парней на даче.

Вот только их продукты стремительно портились, и кроме запечатанных круп и консервов питаться было нечем. С водой повезло больше: водоснабжение не работало, и колодец дяди Егора стал всеобщим спасением. Мужчина запрещал пить сырую воду, заставляя парней ее дистиллировать. Даня хвастался, что у него есть специальные таблетки для очистки, но Чиж смеялся над ним. Упаковки не хватило даже на месяц зимы, а весной и подавно ничего не осталось.

И так, в очередной раз оставшись в темноте сгущающихся сумерек, наблюдая через окно за чернеющей пустынной землей и слушая, как надоедливое радио вещало о подготовке ко дню защитника Отечества, Даня мог только раздраженно вздохнуть. Чиж никогда не упрекал его за ту минуту слабости, но сам парень постоянно винил себя. Они могли бы теперь есть свежие фрукты и мясо, а не давиться сухофруктами и сухарями.

Даня любит свой дом. Он готов выть от одной мысли, чтобы покинуть его, покинуть все, что осталось от его семьи. Сердце болезненно сжималось всякий раз, когда он думал уйти отсюда, но продолжать жить так, было невозможно.

Прошло много времени, прежде чем Даня смог набраться смелости рассказать другу о своих мыслях. Не столько сам решился, сколько Чижу надоело наблюдать за самоистязанием соседа.

– Ты не жалеешь, что ушел из «Рассвета»? – если бы не календарь, который парни начали вести и иногда мелькающие даты на радио, они бы никогда не смогли отгадать время года, просто глядя на улицу.

– Жалею, наверное, – Чиж отозвался быстро, словно ждал этого вопроса с самого коттеджа. – Они занимаются полезным делом. Они, вроде как спасают жизни. Ну, или занимались этим раньше, мне-то почем знать, что они сейчас делают. Как долго такая жизнь может храниться? Может год, может два. Может целое десятилетие.

Чиж на мгновение прервал подготовленную ранее речь и засмеялся. Даня уставился на него непонимающим взглядом, покрутил пальцем у виска, вызвав только новый приступ смеха.

– «Храниться»! Как дурацкие огурцы в банке! Мы храним свои жизни как чертовы огурцы в банке.

Отсмеявшись, Чиж продолжил, как будто ничего и не было.

– Я бы не хотел каждый раз рисковать собственной шкурой ради незнакомого человека. Нам осталось гораздо меньше времени, чем я всегда думал. Не лучше ли тогда наслаждаться каждым днем и не думать о других?

Даня хотел было возразить. Они явно не веселятся день за днем, а живут в немом кино жанра повседневности, уставая от домашних забот так, что не хватает сил даже поругаться друг с другом. Ему хочется сказать, как нелепо слышать такие слова от Чижа, который всегда первым рвался искать неприятности. Даня не говорит, пугаясь искренности в выражении друга. Возможно, Ваня устал больше, чем он думал.

Собрались так быстро, и ушли в город так стремительно, словно не было всех этих планов заняться земледелием.

Первым, что бросалось в глаза, было черное небо. Намеренно выходили из дома утром, чтобы к обеду уже дойти – велосипед Дани так и не починили. К полудню солнце не выглянуло.

К этим дням предприятия перестали работать, а над домами не висела плотная пелена промышленной рвоты, но небо не очистилось. Будто природа долгое время копилка всю грязь и, не выдержав, выпустила сейчас наружу, навсегда накрыв мутной крышкой. Обычные белые облака стали праздником, иногда радующим уставший от мрака глаз. О звездах Ваня больше не мечтал.

В мае можно было найти редкую, больную на вид, растительность. В парках, в клумбах, даже сквозь асфальт в дороге прорывались упрямые слабые ростки. Даня не решался трогать их, опасаясь повредить. Иногда парни проводили целые дни возле бледного зародыша, наблюдая за ним издалека.