Человек погружен во мрак. Он смотрит. Слушает.
А тем временем темный шар земной все движется, все вертится, цветы ощущают это вечное движение: ночная красавица раскрывает лепестки в одиннадцать часов вечера, а повилика в пять утра. Поразительная точность.
Но вот другие глубины: капля воды — целый мир, там кишат инфузории, там проявляет себя невероятная плодовитость микроскопических животных, неприметное встает во всем величии, та же необъятность, но бесконечно малого; одна диатомея производит тысячу триста миллионов диатомей в час.
Сколько загадок сразу!
Здесь то, что не поддается упрощению.
Человек принужден верить. Насильно уверовать — таково следствие. Но только верить — недостаточно для спокойствия. Вере свойственна какая-то странная потребность в форме. Вот причина происхождения религий. Самое угнетающее — это неопределенность веры.
Независимо от нашей мысли, независимо от воли, от внутреннего сопротивления, смотреть во тьму — значит не просто смотреть, а проникать умом.
Как быть с этими явлениями? Как существовать под их воздействием? Уничтожить их гнет невозможно. Какой мечтой приблизить прилежащие к нам загадочные миры? Сколько туманных, невнятных откровений сразу! Их так много, что смысл каждого ускользает от нас. То неясный лепет истины, вещающей о себе! Мрак — это безмолвие, но оно красноречиво. В нем величественно являет себя равнодействующая сила — бог. Бог — понятие неограниченное. Оно в самом человеке. Силлогизмы, споры, отрицания, системы, религии проходят мимо, не умаляя его. Понятие о нем дает вся безмерность тьмы. Но смятение остается. Тайна мироздания устрашает разум. О неслыханном единении сил говорит равновесие этой мглы. Вселенная висит в пространстве, и ничто не падает. В беспрерывных и необозримых перемещениях не бывает ни гибельных случайностей, ни опасных встреч. Человек участвует в этом поступательном движении, и сумму колебаний, которым он подвергается, он называет судьбой. Где начинается судьба? Где кончается природа? Есть ли разница между событием и временем года, между горем и дождем, между добродетелью и звездой? Разве час — не та же волна? Заведенный механизм продолжает свой бесстрастный ход, не отвечая человеку. В звездном небе предстают пред ним видения колес, маятников, противовесов. То вдохновенное созерцание, слившееся с вдохновенным размышлением. То сама действительность и сверх того сама отвлеченность. За этим нет ничего. Человек чувствует себя в плену. Он попадает во власть мрака. Побег немыслим. Он — в зубчатых колесах механизма, он — неотделимая частица неизвестного целого, он чувствует, как неведомое в нем самом таинственно сливается с неведомым вне его. Это великое предвестие смерти. Какая мучительная тоска и вместе с тем какой восторг! Слиться с бесконечностью, прийти к своему бессмертию, и — кто знает? — быть может, к вечности; ощутить в волне этого чудесного потока жизни вселенной неистребимую сущность своего «я»! Смотреть на звезды и повторять: «Я — душа, подобная вам!» Смотреть во мрак и повторять: «Я — бездна, как ты!»
Эта безмерность и есть Ночь.
Все это тяготело над Жильятом и усиливало его одиночество.
Понимал ли он это? Нет.
Чувствовал ли он это? Да.
Жильят обладал великим мятущимся умом и великим нетронутым сердцем.
VI
Жильят ставит ботик в боевую позицию
Спасение машины, задуманное Жильятом, как мы уже говорили, было подлинной подготовкой к побегу, а ведь известно, сколько надо терпения, чтобы побег подготовить. Известно также, какая требуется для этого изобретательность. Изобретательность, граничащая с чудом, а терпение — со смертной мукой. Так, некто Томас, узник замка архангела Михаила, ухитрился спрятать полстены в свой соломенный тюфяк. Другой, узник Тюльской тюрьмы, в 1820 году срезал свинец с плоской крыши над галереей — местом прогулок арестантов. Каким ножом? — никто не знает. Он расплавил этот свинец. Где он добыл огонь? — неизвестно. Расплавленный свинец он вылил в форму. В какую форму? — это известно: сделанную из хлебного мякиша. Из свинца при помощи этой формы он смастерил ключ и умудрился открыть им замок, хотя до того он видел только замочную скважину. Такой же неслыханной ловкостью обладал и Жильят. Он мог бы подняться на обрыв Буарозэ и спуститься с него. Он был Тренком[165] разбитого судна и Латюдом[166] машины.
Море, словно тюремщик, караулило его.
Как ни был неприятен и неуместен дождь, Жильят извлек пользу и из него. Он мало-помалу возобновил запас пресной воды; но его жажда была неутолима, и он опустошал жбан почти так же быстро, как наполнял его.
И вот настал день, — очевидно, последний день апреля или первый день мая, — когда все было готово.
Плита, на которой стояла машина, была словно в раме, между восемью канатами талей — четырьмя с одной стороны, четырьмя — с другой. Шестнадцать отверстий, через которые были пропущены канаты, на палубе и в подводной части соединялись желобами. Внутренняя обшивка судна была распилена пилой, деревянные части разрублены топором, железные перепилены напильником, обшивка подводной части судна удалена зубилом. Ту часть днища, на которой стояла машина, Жильят вырубил четырехугольником, чтобы спустить ее вместе с машиной как опору. Эти опасные качели держались только на одной цепи, ждавшей лишь прикосновения напильника. Когда завершаешь работу и цель так близка, быстрота — та же предосторожность.
ebooksa