– О горе! – вскричал Рультабийль. – Мы опоздали!
Он хотел броситься к двери, но был еще слишком одурманен снотворным и налетел на стену. Я тем временем понесся как сумасшедший с револьвером в руке к комнатам мадемуазель Стейнджерсон. Выскочив в главный коридор, я увидел, что какой-то человек выбежал из дверей мадемуазель Стейнджерсон и в несколько прыжков достиг лестничной площадки.
Я непроизвольно поднял руку и нажал на спусковой крючок: оглушительный грохот выстрела прокатился по коридору, но человек громадными прыжками уже спускался по лестнице. Я бросился следом, крича:
– Стой! Стой! Убью!
В свою очередь, подбегая к лестнице, я увидел, что из коридора левого крыла ко мне спешит Артур Ранс, вопя:
– В чем дело? В чем дело?
В вестибюле мы с ним очутились одновременно; сквозь распахнутое окно ясно была видна убегающая фигура. Мы инстинктивно принялись палить в нее – человек в этот миг находился метрах в десяти от нас. Он споткнулся, и нам показалось, что он сейчас упадет. Мы уже выпрыгивали из окна, когда человек опять со всех ног кинулся прочь. Я бежал в носках, американец – босиком; надежды на то, что мы его догоним, не было никакой, если только его не настигнут наши пули. Мы разрядили в него последние патроны, но он все бежал. Правда, бежал он по двору направо, к концу правого крыла замка, в закуток, ограниченный рвом и высокой решеткой. Скрыться он не мог: со стороны двора бежали мы с Рансом, а в закуток выходила только одна дверь – та, что вела в небольшую комнату под балконом, где временно жил лесник.
У человека, несомненно раненного, было метров двадцать форы. Внезапно позади над нашими головами открылось окно коридора, и мы услышали отчаянный вопль Рультабийля:
– Стреляйте, Бернье! Стреляйте!
Вспышка выстрела разорвала и без того ясную лунную ночь. В свете этой вспышки мы увидели стоящего с ружьем у двери донжона папашу Бернье. Выстрел его оказался метким. Черная тень упала. Но так как человек достиг уже конца правого крыла, то упал он за пределами нашей видимости, за углом здания. Через двадцать секунд Бернье, Артур Ранс и я были у этого места. Распростертая фигура лежала у наших ног. Очевидно разбуженный от тяжелого сна криками и выстрелами, Ларсан открыл окно своей комнаты и, как раньше Артур Ранс, крикнул:
– В чем дело? В чем дело?
Мы склонились над тенью, над таинственной мертвой тенью убийцы. Подбежал окончательно проснувшийся Рультабийль, и я ему бросил:
– Он мертв! Мертв!
– Тем лучше, – ответил репортер. – Отнесите его в вестибюль. – Потом вдруг спохватился: – Нет, лучше отнесем его в комнату лесника.
Рультабийль постучался в дверь к леснику. Никто не ответил, что меня, естественно, не удивило.
– Очевидно, его нет, – проговорил Рультабийль, – иначе бы уже вышел. Давайте отнесем тело в вестибюль.
Когда мы добежали до распростертой на земле тени, луна зашла за облако, и сделалось так темно, что мы лишь касались тела, не различая его лица. А ведь мы так стремились узнать, кто это! Подоспевший папаша Жак помог нам дотащить труп до вестибюля. Там мы положили его на первую ступеньку лестницы. Пока мы его несли, я чувствовал, как по моим рукам течет кровь из ран.
Папаша Жак побежал на кухню и вернулся с фонарем. Он наклонился над лицом мертвеца, и мы узнали в нем лесника – того самого, кого трактирщик называл «человеком в зеленом» и кто час назад выходил из комнаты Артура Ранса с пакетом. Но виденное мною я мог рассказать Рультабийлю только наедине, что вскорости и сделал.
Не могу обойти молчанием огромное изумление, я бы даже сказал – страшное разочарование, которое являли глазам Жозеф Рультабийль и Фредерик Ларсан, присоединившийся к нам в вестибюле. Они ощупали и осмотрели тело и зеленый наряд и одновременно воскликнули:
– Невозможно! Это невозможно!