Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

– А вы не боитесь, что, пока вас не будет, преступник снова совершит покушение?

– С тех пор как Робер Дарзак в тюрьме, ничего подобного я не опасаюсь, – ответил он.

Сказав эти странные слова, он ушел. В следующий раз я увидел его лишь в суде на процессе Робера Дарзака, куда он явился, чтобы объяснить необъяснимое.

Глава 26,

в которой с нетерпением ждут Рультабийля

15 января, через два с половиной месяца после описанных мною трагических событий, «Эпок» опубликовала на первой полосе нижеследующую сенсационную статью:

Суд присяжных департамента Сена и Уаза созывается сегодня для слушания одного из самых таинственных дел в анналах юриспруденции. Никогда еще в судебном процессе не было такого количества темных, непонятных и необъяснимых вопросов. А между тем обвинение нисколько не сомневалось, отправляя на скамью подсудимых человека уважаемого, ценимого и любимого всеми, кто его знает, молодого ученого, надежду французской науки, все существование которого можно описать двумя словами: работа и честность. Когда Париж узнал об аресте господина Робера Дарзака, повсюду раздались возгласы протеста. Вся Сорбонна, оскорбленная неслыханным поступком следователя, объявила, что верит в невиновность жениха мадемуазель Стейнджерсон. Сам господин Стейнджерсон во всеуслышание заявил об ошибке, в которую впало правосудие; он не сомневается, что, если бы жертва могла говорить, она заступилась бы перед двенадцатью присяжными Сены и Уазы за человека, женою которого хотела стать и которого обвинение собирается отправить на эшафот. Остается надеяться, что разум мадемуазель Стейнджерсон, помутившийся вследствие таинственных ужасов Гландье, вскоре прояснится. Неужели вы хотите, чтобы она снова сошла с ума, узнав, что любимый ею человек погиб от руки палача? С этим вопросом мы сегодня и обращаемся к суду присяжных.

Мы в самом деле решили не позволить двенадцати достойным людям совершить ужасную судебную ошибку. Невероятные совпадения, грозные улики, загадочные отлучки, отсутствие какого бы то ни было алиби – конечно, все это может убедить прокуратуру, которая, тщетно пытаясь отыскать правду в других местах, полна решимости найти ее здесь. Обвинения, выдвинутые против господина Дарзака, на первый взгляд столь тяжки, что даже для такого искушенного, умного и обычно удачливого полицейского, как господин Фредерик Ларсан, вполне извинительно, что он позволил им себя ослепить. До сих пор в ходе следствия господина Робера Дарзака обвиняло все и вся; сегодня же мы будем защищать его перед судом присяжных, пролив на дело столько света, что все тайны Гландье станут ясны как день. Мы говорим так, потому что знаем правду.

Мы молчали раньше, поскольку интересы защищаемого нами дела того, безусловно, требовали. Наши читатели, разумеется, не забыли опубликованные нами материалы сенсационных анонимных расследований дела «Левой ступни с улицы Оберкампф», знаменитой кражи в «Креди юниверсель» и похищения золотых слитков с монетного двора. В них мы провидели истину даже раньше, чем ее открыл с присущей ему изобретательностью Фредерик Ларсан. Эти расследования проводил наш самый молодой сотрудник, восемнадцатилетний Жозеф Рультабийль, которого завтра ожидает известность. Когда было совершено преступление в Желтой комнате, наш юный репортер отправился на место происшествия, открыл все двери и поселился в замке, куда ни один представитель прессы не был допущен. Одновременно с Фредериком Ларсаном доискивался он правды, с ужасом наблюдая, в пучину каких ошибок погружается знаменитый полицейский; тщетно пытался он вывести Большого Фреда на верный след: тот не желал брать уроки у юного журналиста. Куда это привело господина Робера Дарзака, мы уже знаем.

Да будет известно Франции, да и всему миру, что вечером того дня, когда был арестован господин Робер Дарзак, юный Жозеф Рультабийль явился в кабинет к нашему главному редактору и заявил: «Я уезжаю. Сколько времени я буду отсутствовать, не знаю – может быть, месяц, два, три, а может, не вернусь вовсе. Вот письмо. Если к тому дню, когда господин Дарзак предстанет перед судом, я не вернусь, вскройте это письмо во время процесса, но после того, как будут выслушаны все свидетели. Договоритесь об этом с адвокатом господина Робера Дарзака. Господин Дарзак невиновен. В этом письме содержится имя преступника, а также не скажу „улики“, их мне еще предстоит найти, но неопровержимое доказательство его виновности». С этим наш сотрудник и ушел. Долгое время мы пребывали в неизвестности, однако неделю назад к нашему главному редактору пришел неизвестный и сказал: «Поступайте в соответствии с инструкциями Жозефа Рультабийля, если появится такая необходимость. В этом письме заключена истина». Назвать себя незнакомец отказался.

И вот сегодня, 15 января, начинаются судебные заседания. Жозеф Рультабийль не вернулся, и, быть может, мы его больше не увидим. Пресса тоже имеет своих героев: это жертвы долга, самого главного долга – профессионального. Возможно, сегодня нашего героя уже нет в живых! Но мы сумеем отомстить за него. Сегодня днем наш главный редактор будет присутствовать на судебном заседании в Версале с письмом, в котором содержится имя преступника!

Под статьей был помещен портрет Рультабийля.

Парижане, отправившиеся в тот день в Версаль на процесс, который получил название «Тайна Желтой комнаты», никогда не забудут невероятную толкотню, царившую на вокзале Сен-Лазар. Мест в поездах не хватало, поэтому даже пришлось срочно подать дополнительные составы. Статья в «Эпок» взбудоражила всех, разожгла всеобщее любопытство, накалила страсти публики до предела. Между сторонниками Жозефа Рультабийля и приверженцами Фредерика Ларсана доходило до кулачных потасовок, причем – странное дело! – люди горячились не столько из-за того, что может быть осужден невиновный, сколько из желания отстоять свое собственное мнение по поводу тайны Желтой комнаты. Всякий предлагал собственное объяснение и твердо стоял на своем. Те, кто объяснял преступление так же, как Фредерик Ларсан, не желали ставить под сомнение его проницательность; другие же, чье объяснение отличалось от объяснения Фредерика Ларсана, утверждали, что думают так же, как Рультабийль, хотя как он думает, не знал никто. С последним номером «Эпок» в руках ларсановцы и рультабийлевцы спорили и переругивались, поднимаясь по ступеням версальского Дворца правосудия и даже в зале суда. Пришлось увеличить силы блюстителей порядка. Несметная толпа не попавших во Дворец, которая жаждала новостей и подхватывала любой, самый невероятный слух, не расходилась до вечера, войска и полиция с трудом поддерживали порядок. В какой-то момент пронеслась весть, что в зале, на глазах у публики, будет арестован сам господин Стейнджерсон, признавшийся в покушениях на собственную дочь. Это было настоящее безумие. Возбуждение достигло предела. Ждали Рультабийля. Его то и дело в ком-нибудь узнавали, и, когда какой-то молодой человек, предъявив пропуск, пересек свободное пространство между толпой и Дворцом, поднялась суматоха и давка. Всюду послышались крики: «Рультабийль! Вон Рультабийль!» Свидетелям, которые хоть отдаленно походили на опубликованный в «Эпок» портрет, устраивали овации. Прибытие главного редактора «Эпок» послужило сигналом для нескольких вспышек: одни аплодировали, другие свистели. В толпе было много женщин.

В зале заседаний слушание дела шло под председательством господина де Року – судьи, напичканного всяческими предрассудками своего сословия, но безупречно честного. Начали вызывать свидетелей. Я, естественно, был в их числе, как и все, кто так или иначе соприкасался с тайнами Гландье: неузнаваемый, постаревший на десять лет господин Стейнджерсон, Ларсан, все такой же румяный господин Артур У. Ранс, папаша Жак, папаша Матье, весь в слезах, супруги Бернье, обе сиделки, дворецкий, вся прислуга из замка, служащий сорокового почтового отделения, железнодорожник из Эпине, несколько друзей господина и мадемуазель Стейнджерсон и свидетели, вызванные адвокатом господина Робера Дарзака. Мне посчастливилось давать показания одним из первых, и поэтому я смог присутствовать почти на всем процессе.

Нет нужды говорить, какая давка была в зале суда. Адвокаты сидели даже на ступеньках зала; позади судей в красных мантиях разместились представители всех окрестных прокуратур. Господин Дарзак появился на скамье подсудимых в сопровождении двух жандармов; он был столь спокоен, возвышен и прекрасен, что поднялся гул, выражающий скорее восхищение, чем сострадание. Он сразу же наклонился к своему адвокату, мэтру Анри-Роберу, который вместе с помощником, начинающим адвокатом мэтром Андре Эссом, тут же принялся листать дело.

Многие ждали, что господин Стейнджерсон пожмет руку обвиняемому, однако свидетели после допроса тут же покидали зал, так что эта сенсационная демонстрация не состоялась. В ту минуту, когда присяжные заняли свое место, я заметил, что их весьма заинтересовал короткий разговор между мэтром Анри-Робером и главным редактором «Эпок», который сразу же после этого занял место в первом ряду. Некоторые удивились, что он не прошел в комнату для свидетелей.

Чтение обвинительного заключения прошло, как обычно, гладко. Я не стану пересказывать здесь долгого допроса господина Дарзака. Отвечал он непринужденно и в то же время загадочно. Все, что он считал возможным сказать, казалось вполне обычным; то же, о чем он умалчивал, выглядело просто ужасным даже в глазах тех, кто чувствовал, что он невиновен. Его молчание по известным нам вопросам оборачивалось против него, и создавалось впечатление, что молчание это неизбежно его погубит. Он никак не поддавался на уговоры председательствующего и прокурора. Ему было сказано, что в подобных обстоятельствах молчание равносильно смерти.

– Что же, – ответил он, – я готов и к этому, но я невиновен.

С изумительной ловкостью, благодаря которой он снискал себе известность, мэтр Анри-Робер использовал этот эпизод и попытался объяснить молчание своего подзащитного возвышенностью его души, намекая на моральный долг, который лишь героические сердца способны налагать на себя. Прославленному адвокату удалось окончательно убедить в этом лишь тех, кто знал господина Дарзака, тогда как остальные все еще пребывали в сомнении. Объявили перерыв, затем начался допрос свидетелей, а Рультабийля все не было. Всякий раз, когда отворялась дверь, все глаза обращались на нее, а потом на главного редактора «Эпок», бесстрастно сидевшего на своем месте. Наконец все увидели, как он порылся в кармане и достал письмо. По залу пронесся ропот.

В мои намерения не входит рассказывать здесь обо всех подробностях процесса. Я достаточно пространно описал все этапы дела и не стану навязывать читателям еще один пересказ таинственных событий. Я тороплюсь перейти к действительно драматическому моменту этого незабываемого дня. Он наступил после того, как мэтр Анри-Робер задал несколько вопросов папаше Матье, который, стоя между двумя жандармами, старался опровергнуть обвинение в том, что он убил человека в зеленом. Затем вызвали его жену и сделали очную ставку. Разрыдавшись, она призналась, что «дружила» с лесником и что ее муж об этом догадывался, но вместе с тем заявила, что к убийству ее друга он никакого касательства не имеет. Тут мэтр Анри-Робер попросил суд немедленно заслушать по этому вопросу Фредерика Ларсана.