– Все-таки признайтесь, Рультабийль: они вас не занимают, потому что несколько минут назад никто из них не прятался за черными очками.
– Замолчите, Сенклер! Вы действуете мне на нервы сильнее, чем моя мать! – топнув ногою, вскричал Рультабийль.
Эта сказанная в гневе фраза странно поразила меня. Только я собрался спросить у него, очень ли взволнована дама в черном, как он не спеша заговорил:
– Первое: Сенклер не может быть Ларсаном, потому что был со мною в Трепоре, когда Ларсан находился в Буре.
Второе: профессор Стейнджерсон не может быть Ларсаном, потому что был между Дижоном и Лионом, когда Ларсан находился в Буре. Точнее, он приехал в Лион за минуту до Ларсана. Господин и госпожа Дарзак видели, как он выходит из поезда. Но все остальные могли быть в Буре и, значит, могут быть Ларсаном – если, конечно, чтобы быть Ларсаном, достаточно было находиться в тот момент в Буре. Там был Дарзак; затем Артур Ранс перед прибытием профессора и господина Дарзака два дня где-то пропадал. Он приехал прямо в Ментону и сразу встретил их (когда я специально спросил об этом миссис Эдит, она подтвердила, что муж отсутствовал два дня по делам). Старый Боб ездил в Париж. И наконец, князя Галича не видели в эти дни ни в пещерах, ни где-нибудь еще. Возьмем для начала господина Дарзака.
– Рультабийль, но это же кощунство!
– Сам знаю.
– Это глупость!
– И это знаю… А впрочем, почему?
– Потому что, – выйдя из себя, закричал я, – пусть Ларсан гений, пусть он может обмануть полицейского, журналиста, репортера, даже самого Рультабийля; пусть он может обмануть даже дочь, выдав себя за ее отца – я имею в виду господина Стейнджерсона, – но никогда ему не обмануть женщину, выдав себя за ее мужа! Друг мой, Матильда Стейнджерсон знала господина Дарзака задолго до того, как вошла с ним под руку в форт Геркулес.
– Ларсана она тоже знала, – холодно заметил Рультабийль. – Вот что, мой дорогой. Ваши доводы сильны, но поскольку (ох уж эта его ирония!) я не знаю в точности, насколько далеко простирается гений моего отца, то, чтобы удостовериться относительно личности господина Дарзака, которой я, кстати, и не пытаюсь у него отнять, я воспользуюсь доводом посильнее: если Робер Дарзак – это Ларсан, то Ларсан не появлялся бы несколько раз перед Матильдой Стейнджерсон, потому что именно появления Ларсана и отдаляют Матильду от Дарзака.
– Ну, к чему столько умствований, – воскликнул я, – когда достаточно просто раскрыть глаза! Раскройте глаза, Рультабийль, и посмотрите.
Молодой человек послушался.
– На кого? – спросил он с бесконечной горечью. – На князя Галича?
– А почему бы и нет? Он что, вам нравится, этот черноземный князь, поющий литовские песни?
– Нет, но он нравится миссис Эдит, – парировал Рультабийль и ухмыльнулся.
Я сжал кулаки. Он это заметил, но вида не подал.
– Князь Галич – нигилист, который мне ничуть не интересен, – спокойно добавил он.
– Вы в этом уверены? Да и кто вам сказал такое?
– Матушка Бернье знает одну из старушек, о которых рассказывала нам за завтраком миссис Эдит. Я проверил: это мать одного из троих преступников, повешенных в Казани за то, что они собирались бросить бомбу в императора. Две другие старушки – матери двоих других. Ничего интересного, – резко закончил Рультабийль.