Бегущий человек. Худеющий (сборник)

Страх. Он, как струи дыма, блуждал по пустотам его тела, и таких пустот, казалось ему, становилось в нем все больше. Но и ярость жила там тоже.

Я этого хотел и, возможно, стану для него сюрпризом. Он ожидает от меня страха – наверняка. Злость – вот что может стать сюрпризом.

Билли на мгновение обернулся и посмотрел на свой автомобиль, покачал головой. Потом начал спускаться вниз по травяному склону к табору.

Глава девятнадцатая: В цыганском таборе

Он остановился за фургоном с изображением женщины и единорога – одна из множества теней, трепещущих от отблеска костра. Прислушался к их негромкому разговору, к взрывам смеха, к потрескиванию дров в костре.

Туда я выйти не могу, настаивал его рассудок. В этой настойчивости был страх, смешанный со стыдом. Нет, он больше не желал входить в концентрические круги их костра, вторгаться в их разговоры и личные дела. Ведь в конце концов он был виновником. Он…

И вдруг представил себе лицо Линды, услышал ее голос, умоляющий вернуться домой, ее плач по телефону.

Он был виновником, верно. Но не он один.

Вновь пробудилась ярость. Билли попытался прогнать это чувство, заглушить его, превратить во что-то более конструктивное – достаточно элементарной суровости, подумал он. Он вышел в промежуток между фургоном и универсалом, его туфли зашуршали по сухой траве, и направился прямо к ним.

Там действительно были концентрические круги: сначала машины, потом круг людей, сидящих вокруг костра, который горел в обложенном кругом камней углублении. Неподалеку в землю была воткнута срубленная ветка, на ней прикреплен желтый лист бумаги. Билли предположил, что это разрешение разводить костер.

Те, что помоложе, сидели на траве или на надувных матрасиках. Люди постарше сидели на алюминиевых раскладных стульях, оплетенных пластиком. Билли увидел старую женщину в шезлонге, обложенную подушками и прикрытую одеялом. Она курила самокрутку.

Три собаки, находившиеся по ту сторону костра, принялись лаять без особого энтузиазма. Один из молодых цыган резко оглянулся и распахнул жилетку, обнажив никелированную рукоятку револьвера в кобуре под мышкой.

– Энкельт! – резко сказал мужчина постарше, положив ладонь на руку молодого цыгана.

– Болде хар?

– Жуст дет – хан оч Тадуз!

Молодой парень посмотрел в сторону Билли Халлека, который теперь стоял среди них, совершенно неуместный в своем мешковатом спортивном плаще и городских туфлях. На лице цыгана отобразился не страх, но удивление и – Билли готов был поклясться в этом – сочувствие. Парень поднялся и быстро удалился, лягнув по пути пса и прикрикнув: «Энкельт!» Пес вякнул, и все три собаки разом умолкли.

Пошел за стариком, подумал Билли.

Он окинул взглядом всю компанию. Разговоры прекратились, все смотрели на него черными цыганскими глазами. Вот так себя чувствуешь, когда на суде с тебя спадают штаны, подумал он, но на самом деле все было совсем не так. Теперь, когда он оказался перед ними, сложные эмоции исчезли. Остались лишь страх и гнев, но и то и другое лишено остроты – спрятавшейся в глубине разума.

И вот еще что: их вовсе не удивляет видеть тебя здесь… они совсем не поражаются твоему виду.

Значит, все было правдой. Никакая там не психологическая анорексия, никакая не экзотическая форма рака. Билли подумал, что даже Майкла Хустона убедили бы эти темные глаза. Они знали, что с ним случилось. Знали, почему это произошло. И знали, чем это закончится.