У него было искривленное от ненависти ко мне лицо. Все знали, что он дружил со мной, и он знал, что все это знали.
– Говорил, что плохо кончится, скажи, говорил?
– Ну.
– Что – ну? Идиот. Расхлебывай, черт с тобой, раз ты такой болван, незачем других за собой тянуть.
– Я не тяну.
– А зачем ты пришел?
В голосе его было повизгивание, какое-то жалкое поскуливание, словно все больное, обиженное, словно страх, загнанный глубоко, вдруг вырвалось наружу. Он силой воли замял это и устало, мирно, как-то замученно сказал:
– Уезжай, исчезни на время. Ну что я могу тебе еще посоветовать.
– Понятно, – сказал я.
– Не будь на виду, пережди, пока это прекратится, – сказал он, не глядя на меня.
– А ты думаешь, что прекратится?
– Не может же вечно продолжаться это сумасшествие.
– А это сумасшествие?
– А ты как думаешь? – Он внимательно посмотрел на меня.
– Но ты в нем участвуешь.
Он развел рукой: „А что делать?" Внимательное и тревожное лицо его заострилось и посерело.
– Поступай как хочешь, я тебе ничего не говорил. Он встал, и я встал.
– Бувай, – сказал он и подал холодную жесткую руку с негнущимися пальцами.
Я пошел по лестнице вниз, по ковровой дорожке.
– Ты у меня не был, – сказал он сверху.