Она повернула зеркало и посмотрела на свое отражение. Бледное до голубизны, исхудавшее лицо. Запавшие глаза, обведенные темными полукружиями. Волосы спутанные, губы потрескались в кровь. Вера отвернулась.
— Это все неважно, Паш. Нам нужно поговорить. Что-то происходит, и больше мне не к кому обратиться.
— Конечно, только сначала давай-ка я отвезу тебя к доктору.
— Не надо доктора, — решительно запротестовала Вера, — я здорова.
— Хорошо. — Он не стал спорить и завел двигатель. — Поступим так. Сейчас поедем ко мне. Вернее, к моей маме. Она уже ушла на работу, так что мы сможем нормально поговорить. А там разберемся, что делать.
Мать Паши жила в небольшом домике, спрятавшемся за высоким голубым забором. В палисаднике густо разрослись сирень и черемуха. Павел оставил машину у ворот, и они зашли во двор: вымощенная светлым камнем дорожка, аккуратная поленница, резная лавочка, собачья будка, как с картинки детской книжки, мохнатый добродушный пес. Внутри дома все тоже выглядело трогательным и милым. Удобная мебель, вышитые коврики, кружевные занавески, светильники с нарядными абажурами, картины на стенах — возможно, здесь было слишком много всего, но Вере пришелся по душе этот бесхитростный, незамысловатый уют. Чувствовалось, что каждая вещь оказалась на своем месте не просто так, ее выбирали с любовью.
— В доме есть горячая вода. Хочешь принять душ? — немного смущенно спросил Паша. Вера с радостью приняла это предложение: она ощущала исходящий от нее запах гари, который въелся в кожу и волосы.
Боль в руках заметно утихла: Паша дал ей обезболивающее. Вера достала из косметички маникюрные ножницы и пилочку, наскоро привела в порядок ногти. Горячая вода, запах шампуня и душистого геля доставили такое удовольствие, что она долго не могла заставить себя вылезти из ванны. Когда же, наконец, чистая и благоухающая, с влажными волосами, она появилась на кухне, Паша улыбнулся:
— Теперь ты больше похожа на себя. Садись завтракать.
Вера послушно присела на табуретку у окна и стала смотреть, как Паша хлопочет у плиты, повязав цветастый мамин фартук. Спустя пару минут он поставил перед гостьей большую порцию овсяной каши с фруктами.
— Овсянка на завтрак — это полезно. К тому же больше ничего нет, — извиняющимся тоном проговорил Паша.
— Спасибо, обожаю овсянку, — соврала Вера. — А ты почему не ешь?
— Уже позавтракал. Но кофе с тобой попью. Ты ведь будешь кофе?
— Угу, — кивнула Вера, — сто лет не пила! А молоко у тебя есть?
— Есть. И печенье найдется. Будешь?
— Буду. В последнее время вечно забываю поесть, хорошо еще, добрые люди подкармливают.
Она пробовала шутить и говорить непринужденно, но получалось плохо. Что случилось с ее жизнью? И что еще случится?
Вера боялась начать разговор. Она стала отходить от пережитого, и теперь ей казалось немыслимым, что она ни свет ни заря позвонила едва знакомому человеку, отвлекла его от дел (Вера слышала, как Павел звонил в школу, объяснял, что сегодня не придет на работу), оказалась у него в гостях. И теперь сидит за столом в кухне его матери и поглощает овсянку, наверняка приготовленную ею для сына.
— Я вымою посуду, — предложила она и поднялась со стула.
— Тут и мыть-то нечего, я потом сполосну, — отмахнулся Павел. — Ты сказала, нам надо поговорить.