Белая дорожка, черная судьба

Все прошло без осложнений. Насте понравилось находиться под анестезией – новые ощущения. До этого момента она пробовала только шустрые наркотики. Ничего седативного она не принимала, и новый опыт ей понравился. На выходе из клиники она заказала себе пару граммов чистого морфина и героин. Когда Настя вернулась домой, мать уже была там. Половик лежал на прежнем месте, в вазе красовался окурок. Мать была немного не в себе, молилась и плакала. Увидев дочку, она потянулась к ней, но Настя запустила в нее телефонной трубкой – первым, что попалось под руку. Мать заплакала пуще прежнего и, сникнув, ретировалась. Настя же в своей комнате минут пять любовалась на пакетики с новым зельем и ампулу. Наркоз еще не отошел, и она легла спать пораньше, как была – в одежде. Когда проснулась, голова раскалывалась, от нее несло потом, так что все вещи были отправлены в стирку. Она надела халат и взяла ключи от чердака, чтобы покурить амфетамин на крыше. Романтика, что тут скажешь… Как была – в тапочках – пошарилась по крыше, закурила из бульбулятора амфик и впала в панику. Сначала она не могла найти обратную дорогу, а когда нашла, спряталась в комнате. Голоса отчетливо говорили, что мать не настоящая и приставлена, чтобы следить за Настей. Она выглянула из окна – показалось, что все прохожие настроены против нее. Тогда она легла в кровать и стала копаться в интернете. Только и там тоже казалось, что все написано ей лично. Адресата она искала в памяти, суматошно припоминала всех, кто мог ей мстить. Когда вышла из Сети, паранойя немного отпустила. Стало легче, захотелось еще курнуть. Настя догадалась, что забыла бутылку на крыше. Тогда она сделала себе дорожку, и тут вошла мама. Настя накинулась на нее и стала колотить. Мать снова ретировалась, но Настя продолжала нападать, пока они обе не очутились в комнате с балконом и мать не рухнула на свой диван. Тогда Настя немного успокоилась и отстала, вернулась в комнату и занюхала дорожку. Потом она испугалась, что оставила улики на крыше. Побежала, чтобы найти и исправить, чтобы не попасться ментам, все-таки условный срок… Она стала рыться в снегу и запутывать следы, носясь по всей крыше. Когда Настя вернулась домой, ног она уже не чувствовала. Захотела принять ванну, залезла, стала набирать воду. Вспомнила, что оставила включенным интернет на телефоне. Побежала исправлять ситуацию. Отключила (так, по ее мнению, менты не смогли бы отследить, что она делала и где она находится). Слегка успокоилась. Приняла ванну. Амфетамин закончился, уколола морфин, и ей стало хорошо. Паника исчезла, захотелось поспать. Она вырубилась и проснулась часов через пятнадцать обновленной и достаточно бодрой, с хорошим аппетитом. Настя поела, пока мать была на работе, вспомнила события прошлого вечера, взвесила происходящее, и ей захотелось соскочить с амфетамина. Так дальше продолжаться не могло, но она понимала, что через пару часов начнется ломка. В этом деле должен был помочь героин. Она послушала музыку, потроллила в интернете, скачала киношку, посмотрела ее, дождалась, пока накрыла ломка, тогда пошла на кухню, выбрала ложку побольше, налила в стакан воды, из куртки достала зажигалку и отправилась в комнату плавить героин. В шприц втянула раствор через фильтр от сигареты. Медленно и верно загнала иглу в вену на руке, потом ощутила экстаз всем телом, откинулась, достала сигарету, закурила, затем непослушными руками включила Земфиру на компьютере. Пепел упал прямо на клавиатуру, веки смыкались, было хорошо. Даже амфетамина не хотелось. Герыча в запасе было еще достаточно. Делать ничего не хотелось. В соседней комнате убиралась мать. Пылесосила, мыла полы, убирала пыль, избавлялась от мусора. Насте было отчего-то грустно, но от чего, она не понимала. Это чувство переросло в вину и не давало полностью ощутить кайф и отвлечься от всего на свете. Злиться сил не было. Она присела на стул и стала клевать носом, засыпая и просыпаясь, затем перебралась на кровать и уснула.

Мать, пока дочь спала, убралась в ее комнате. Помыла ложку, выкинула шприц, спрятала пакетик с героином. Настя проснулась, и ее посетили суицидальные мысли – захотелось завершить мучения и беготню от дозы к дозе. Но сначала надо было поправиться героином, чтобы стало немного легче. Его она не нашла, и тогда Настя стала искать мать, но та ушла на работу и должна была вернуться не скоро. Настя набрала ее телефон, тот не отвечал. Тогда Настя пришла в ярость и стала со злости наводить беспорядок в квартире, которую только что убрала ее мать. Она разбросала окурки из пепельницы, что стояла в ее комнате, по полу в маминой комнате, из мусорного ведра, что стояло на кухне, вывернула все прямо на пол, разбила несколько тарелок, мамину чашку. Закурила сигарету, ее аж трясло от злости и недостатка кайфа. Она затушила окурок об обои в маминой комнате на видном месте, а бычок бросила на пол к остальным окуркам. Затем выбрала ножик поострее и стала кромсать мамину одежду из шкафа и обувь. Выкинула из окна всю бижутерию из маминого комода, вышла на балкон. Настя не знала, что делать, легче ей не становилось, и она бесилась пуще прежнего. Тогда Настя кулаком разбила окно на балконе, порезалась, забинтовала руку. Когда доставала бинт, наткнулась на снотворные таблетки, залпом приняла всю упаковку, запила водой из-под крана, и прилегла спать.

Мать, вернувшись с работы, еле растормошила Настю, та слишком крепко спала. Она вызвала «Скорую», чтобы промыли желудок. Врачи заполнили бумаги и увезли Настю на промывание. Когда та очухалась, ей первым делом задали вопрос о суициде. Настя сказала, что это совпадение. Ей просто хотелось почувствовать себя иначе, поэтому она и приняла таблетки. Врачи со скептицизмом отнеслись к ее словам и оставили отдыхать. Настю навестила мать, она принесла блинов и джема с соком. Настя накинулась на еду, не сказав маме ни слова, спросила только, когда ее отпустят. Та ответила, что врачи велели денек побыть под наблюдением. Когда мать ушла, Настя стала имитировать сильные боли, чтобы получить обезболивающее. Она кричала и корчилась и в итоге добилась своего. Ей ввели морфин. Наконец-то она почувствовала себя лучше. Стала рыться по карманам в поисках телефона, но не нашла, тогда она вышла из палаты и спросила у медсестры, откуда можно позвонить. Ей дали трубку, уложили обратно на койку и поставили капельницу. Вену еле нашли. Все ее вены были очень глубоко под кожей, и на поверхности красовался след от инъекции героина. Когда ее спросили, что это такое, Настя сказала, что просто сдавала анализ крови на сахар. Ловко соврала! Капельницу она тут же сняла. Мать не брала трубку по-прежнему, и Насте ничего не оставалось, как дождаться выписки, благо что кайфа хватало в организме. День в стационаре прошел мучительно медленно. Секунда за секундой… секунда за секундой… И каждая как вечность.

У соседки по палате она взяла почитать томик Анны Ахматовой. А та стала сыпать вопросами в духе «ты самоубийца?», «ты наркоманка?». Настя пыталась сначала ее игнорировать, но та была слишком тупой, чтобы понять, что игнор означает нежелание разговаривать, а не непонятливость или желание поболтать, но на другую тему. В итоге Настя швырнула в нее книжкой. Та обиделась и заткнулась. Пришел психиатр, он стал зондировать Настю на предмет самоубийства. Чтобы не попасть в психушку, Настя старалась давать максимально адекватные ответы и быть серьезной. Тест она вроде как прошла. К вечеру действия врачей закончились, и она легла поспать пораньше, чтобы время пролетело быстрее. Морфин помог уснуть.

Наутро ее выписали. За ней приехала мать на такси и торжественно вручила ей телефон, Настя приняла его, воткнула наушники и всю дорогу молча слушала музыку. Ей казалось, что своим молчанием она наказывает мать, и ей было приятно это чувство. Они доехали до дома, поднялись, зашли в квартиру, там было уже все убрано. Мать улыбалась, нежно поглядывая на дочку, Настя же спросила, где пакетик с героином.

Мать не знала, что делать, и предложила ей пройти лечение в стационаре для наркозависимых. Сказала, что там будет оказана помощь в проблеме. Настя забрала пакетик, послала мать в известном направлении и удалилась в комнату, чтобы бахнуться. Шприца она не нашла. Пришлось спуститься в аптеку, где Настя купила несколько инсулиновых шприцов, сигарет, дешевого вина в картонном пакете и вернулась домой. Там стоял аромат свежей еды, которую готовила для дочки мама, но до этого ей не было дела. Она разулась, сняла верхнюю одежду и направилась в свою комнату, чтобы уколоться. Заскочила она на кухню даже не из интереса, чтобы посмотреть, что готовит мама, а за ложкой для ханки. Зажигалка была в правом кармане. Настя все приготовила и вмазалась дрожащей от нетерпения рукой. Часов пять она погрезила, очухалась, надо было снова уколоться. Решила повременить, снова сходила на кухню, там был готов салат, курица, заказана пицца. Настя налетела на еду, съела много, до тошноты. Ее вырвало в туалете, как это обычно бывает от уколов. Она почистила зубы, от пасты ее еще раз вырвало, уже в ванной. Убирать за собой она не стала. Между ванной и стиральной машиной так и лежал клок вырванных волос. Настя принялась разглядывать себя в зеркале – прическа особо не пострадала. Она быстро навела марафет и позвонила адвокату. Сказала, что у нее есть прикольный порошок за деньги. Тот отказался. Настя планировала продать его втридорога, но лохов не нашла. На встречу адвокат идти тоже не захотел. Настя расстроилась и решила скрасить грусть амфетамином. Заказала стафф на последние деньги и пошла за закладкой. Откопав чек с заветным порошком, она подсела на измену, как это обычно бывает у наркоманов, и, чтобы не попасть в лапы копам, приняла половину сразу, никуда не отходя. По пути домой оглядывалась и смотрела, нет ли за ней хвоста из ППС или оперов в гражданском. Операми Настя считала всех: от детей до стариков. Так что путь домой был зигзагом – она обходила всех прохожих за несколько метров. Приход настиг еще на улице.

Настя шла и слушала, что ей говорят голоса в голове. Они предлагали ей убить мать. Мотивировали они это тем, что эта женщина не настоящая ее мама, а прохожая, приставленная следить за Настей, чтобы собрать побольше улик и посадить ее на реальный срок. Также голоса болтали о том, что прохожие за ней следят. Настя прислушивалась и даже не спорила. Были попытки пару раз внутри головы послать голоса подальше, но те не унимались. Тогда Настя поняла, что это не исправить, и прекратила диалог. Общение, как и раньше, стало односторонним. Голоса напирали и приводили доводы в пользу своих приказов. Там говорилось и о том, что мать на себя уже не похожа, что это другая женщина, что у мусоров руки в последнее время совсем развязались и они орудуют на каждом углу. Настя критически относилась к тому, что ей говорили, поэтому ставила все под сомнение, но они наседали и наседали.

Дойдя до дома, она была уже полностью убеждена в том, что там ее ждет чужая женщина, которую надо убить, чтобы избавиться от слежки за собой в своей же квартире. Она с ходу взяла на кухне большой нож и, зайдя в комнату мамы, накинулась на нее. Мать стала бороться, схватилась за лезвие рукой и попыталась выхватить нож. Настя резко отдернула руку, но мать из-за прилива адреналина оказалась сильнее, так что ножик остался у нее. Она отбросила его подальше за диван и получила удар в челюсть такой силы, что кровь от пробитой зубами губы брызнула в направлении удара на шторы и пол, затем еще удар и еще… Она временно пришла в себя и стала отходить к балкону – дверной проем из комнаты в коридор закрывала собой Настя. Мать решила спрятаться на балконе, быстро шмыгнула туда и закрыла за собой дверь, держа ее изо всех сил, чтобы дочь не пробралась к ней, потому что это сулило верную смерть. Настя же продолжала к ней ломиться. Когда она поняла, что мать не даст открыть дверь, она взяла тяжелую настольную лампу и стала разбивать стекло в балконной двери. Наконец разбила, пока лезла, вся порезалась, но амфетамин сглаживал ощущение боли, и Настя даже не чувствовала, что поранилась. Забравшись на балкон, она начала сталкивать мать вниз. И это у нее получилось.

Та упала с пятого этажа и лежа внизу не подавала признаков жизни. Настя посмотрела на тело, и тут ее накрыла паника. Она судорожно побежала вниз как была, в тапках, чтобы спрятать тело, и забыла посмотреть, есть ли на улице свидетели. Спускаясь, она потеряла одну тапку. Так полубосая и прибежала к бездыханному телу под окнами. Оно было слишком тяжелым, но так оставлять же было нельзя, поэтому она занюхала порошок из пакетика, что был в кармане, под приходом напряглась, подняла тело и потащила его домой.

Затащив труп в квартиру, она ощутила сильнейший страх от осознания, что жизнь не просто катится под откос, а что уже пробито дно. Днище! Что теперь она в аду, в кромешной тьме и ужасе.

Настя необыкновенно ярко и отчетливо представила себе свое будущее на зоне или в больничной палате, прекрасно осознавая, что будущее ее – короткое. Она разрушила его, убив единственного человека, который к ней хорошо относился. Тело лежало в коридоре около настежь распахнутой двери. Насте вдруг захотелось обнять маму и помириться с ней, но фатальная ошибка была совершена и ничего нельзя было изменить.

Хлынули воспоминания из детства: как они гуляли с мамой за ручку, как та дарила ей подарки, смешила, всячески радовала. Впереди светили лет двадцать в колонии строгого режима. Настя прикинула, сколько ей будет на момент выхода из тюрьмы. Ребенка она уже не успеет завести, и тот аборт был большой ошибкой.

У нее не стало ни прошлого, ни будущего. Настя смотрела на разбитую дверь балкона и рыдала. Слезы катились градом. Ее чувства сложно описать, но это худшее, что может случиться с человеком. Не перейди она грань, все можно было бы уладить, залечить, исправить. Любую ошибку можно исправить, но только не эту.

За окном раздавался звук сирены «Скорой помощи». В квартире царила тишина, которую Настя нарушала своими стонами. Ее трясло от паники, и она не знала, что делать. Близился конец. Ее взгляд упал на книжный столик, на котором лежала пачка дешевых маминых сигарет. Там была одна, последняя. Настя вспомнила, какие подарки делала ей мама, ущемляя себя во всем. Вспомнила, как по возвращении домой мать сквозь слезы улыбалась, чтобы не травмировать дочку. Как она поседела за последние полгода от той беды, что творила Настя.

Ей захотелось курить, но она побоялась прикоснуться к сигарете. Голоса отчетливо твердили, что зэчки на зоне будут делать с Настей что хотят и отвертеться не получится, и они будут насиловать, избивать и унижать ее все двадцать лет.

Настя рухнула на колени и стала просить прощения, обращаясь к Богу, но это только усиливало чувство безысходности. Она впала в отчаяние, понимая, что теперь голоса будут преследовать ее всю жизнь и мать уже не вернуть. Всю оставшуюся жизнь над ней будет тяготеть это убийство. Выхода не было.

Настя пошла на кухню, взяла нож и стала уродовать себе лицо. Адреналина было хоть отбавляй – она не чувствовала боли, и ей все сильнее хотелось наказать себя за совершенное. Она резала глубоко, но это не помогало и чувство вины не проходило. Тогда она вспомнила, что у нее еще оставались наркотики, и вкатила себе смертельную дозу.

Последнее, что запечатлело Настино угасающее сознание: ее окровавленные руки и белое лицо мертвой матери.

История третья

Минус три