Родная кровь

Первыми чёткими словами, услышанными мной из соседней комнаты, были слова Байрона о том, что он сделал дубликаты некоей видеозаписи, но следующие его слова прояснили для меня всю картину: “Можешь даже не рассчитывать в очередной раз выйти сухой из воды вместе со своим любовником, лживая тварь! Можешь попробовать избавиться и от меня, как вы избавились от моей матери, двух попавшихся вам под руку докторов, Рины Шейн и Ванды Фокскасл, и, в конце концов, избавились от Терезы – о твоих преступлениях всё равно всем станет известно уже через считанные минуты! «…» ТЫ УБИЛА ТЕРЕЗУ!!! ТЫ ПЫТАЛАСЬ УБИТЬ МОЕГО СЫНА!!!”.

Байрон был не зол – он был вне себя. Энергетика его яростного состояния буквально приковала меня к месту. Кажется, я впервые в жизни так отчётливо испытал оголённый страх. Потому что я знал, что Крайтон-младший в корне отличается от Крайтона-старшего, что означает, что раз Байрон узнал всё, значит теперь сделает всё, чтобы нас с Лурдес покарать самым жестоким образом… Мы отобрали у него не просто правду о его происхождении, но убили его мать и любимую им женщину. Да он нас казнит без суда и следствия!..

Когда Байрон сказал Лурдес подниматься наверх и решать самой, что с собой делать, я понял, что это приговор и что следующий приговор будет выписан мне. Лурдес уже было не спасти, я знал это, как и знал то, что мои семьдесят четыре года не пойдут ни в какое сравнение с тридцатью двумя годами этого мускулистого потомка Пины – он уложил бы меня одним щелчком по носу, вздумай я наброситься на него. Даже эффект неожиданности мне не помог бы, а то, что могло бы помочь, в этот момент было сокрыто в двойном дне бардачка машины Лурдес и было заряженным “на всякий случай”.

Я сумел ретироваться из дома незамеченным, но для спасения Лурдес было уже слишком поздно. Сев за руль автомобиля Лурдес, я уже знал, что она уже находится на втором этаже в своей спальне, уже пьёт цианид, а значит ей уже не помочь и риск не будет оправдывать средств. Вжав педаль газа в пол до упора, я на полной скорости покинул территорию Крайтона. В итоге у меня получилось скрыться прежде, чем вызванные Байроном копы успели увидеть мой не успевший остыть след.

Я предвидел подобный вариант развития событий с тех пор, как узнал о том, что при первой попытке пристрелить Терезу Холт я промахнулся. “Ты старый идиот!”, – кричала Лурдес три недели назад, как только я переступил порог её спальни, думая, что она желает со мной поиграть. – “Я только что видела её в кабинете Байрона! Тереза Холт жива!”. С тех пор я действительно чувствовал себя идиотом, так как, не зная того, являлся им все последние пять лет своей жизни, ведь я искренне верил в то, что убил именно Терезу Холт. Мой старик, пять лет назад всё ещё бывший главным следователем уголовного отдела полиции Роара, не удосужился назвать мне имя убитой мной девушки, я же, будучи уверенным в своей правоте, не уточнил, и в итоге Тереза Холт не только сохранила себе жизнь, но и воспроизвела на этот свет новую жизнь – она родила сына Байрона, внука Пины. Одна только мысль о том, что эта родословная линия никак не может прерваться, в последующие недели захлестнула мои мысли мутной волной безотчетной злости на самого себя. Я всегда был из тех, кто любит доводить начатое дело до конца, но жизнь Терезы никак не желала обрываться. Сначала Рина Шейн, затем Ванда Фокскасл… После двух неудач с одной никчемной девчонкой, на первый взгляд ничем не выделяющейся из общего стада других девиц, я уже был зол так, как не был зол никогда в своей жизни, даже когда знал, как жестоко Эрнест на протяжении долгих лет насиловал Лурдес, не в силах рассмотреть, а значит понять её вину, вызывающую в нём эту зверскую агрессию.

Для того, чтобы погасить злость в своей грудной клетке, этот неконтролируемый, а потому с каждым днём всё опаснее разрастающийся пожар, мне необходимо было сделать только одно – пристрелить наконец Терезу Холт. И я её пристрелил. И наконец почувствовал удовлетворение. Я только начал им упиваться, когда Байрон всё узнал.

Мы с Лурдес всегда считали Байрона самым опасным игроком в нашем страшном покере, об участии в котором он до сих пор всё же не подозревал, и потому, стоило Байрону перешагнуть отметку подросткового возраста, как я начал готовиться к тому варианту исхода событий, в котором мне придётся защищаться именно от этого нападающего. Можно сказать, что я предвидел, что именно сын Пины рано или поздно, случайно или умышленно, но обязательно разоблачит нас с Лурдес. И потому все эти годы я был готов к сокрушительному удару с этой стороны так же, как была готова к нему Лурдес, вот только я, в отличие от этой женщины, всю свою жизнь оперирующей крайностями, не собирался глотать цианид. Я планировал продолжать жить, пусть и осознавал, что после вскрытия правды моя жизнь больше не будет столь безбедной, а местами даже роскошной, какой она была на протяжении последних тридцати пяти лет, с момента рождения моей обожаемой дочери.

Августу я любил с самого её рождения. Эта девочка принесла мне всё: богатство её приёмного отца, радость тайного отцовства, гарантию на безбедную старость. Она была моим любимым, но не единственным ребёнком, о чём Лурдес, мастерица сногсшибательного блефа, даже не догадывалась – я обошёл её хотя бы в этом.

Моим родителям было по двадцать лет, когда у них, спустя пять месяцев после официально заключённого между ними брака, родился я. Отец в то время только заканчивал полицейскую академию, мать же оканчивала медицинский колледж. В итоге отец всего за пять лет практики дослужился до должности шерифа в Куает Вирлпул, то есть вскарабкался на высокую ступеньку социального статуса в провинциальном городке, насчитывающем в то время всего пять тысяч душ, а мать как была фельдшером в местном медицинском пункте, так им и осталась вплоть до пенсионного возраста. Первые годы после моего рождения мы жили бедно, но после того, как родители наконец встали на ноги и перестали зависеть от подачек собственных родителей, купили собственный дом и хорошо обставили его, мы стали весьма приличной, финансово обеспеченной семьёй. Однако как только мы перестали нуждаться в деньгах, наличие которых мы приравнивали к гарантии счастья, мои родители, лишившись финансовых целей, начали охладевать друг к другу. Оставшись без трудностей, которые они могли бы решать вместе и которые разбили бы любую другую пару, но только не их, каждый из них вскоре потерял интерес к своему партнёру.

Отец впервые изменил моей матери, когда мне было десять лет, и я первым узнал об этом, потому как случайно услышал женские стоны, доносящиеся из нашего гаража, пока мать находилась на ночной смене в медицинском пункте. С тех пор он стал регулярно изменять ей, в основном с несчастными в браке женщинами, но подобное поведение было сложно скрывать в таком маленьком городке, как Куает Вирлпул, и потому мать достаточно быстро поняла, что именно происходило за её спиной. Первые пять лет она выжидала окончания похождений своего сексуально озабоченного мужа, а наконец осознав, что он не может остановиться, завела себе любовника-дальнобойщика и, в отличие от моего отца, таскающегося за каждой легкодоступной юбкой, она на протяжении двадцати лет оставалась в отношениях только с одним-единственным любовником, что оборвалось только со смертью этого мужчины, появляющегося в городе наездами. Родители не разводились, хотя их любовь окончательно остыла уже к моему десятилетию, и детей, помимо меня, они больше не завели. Им просто было удобно друг с другом в финансовом и социальном плане, и этого для них оказалось более чем достаточно, чтобы в итоге так и не разорвать свой странный брак.

Последней, самой любимой и самой долговременной любовницей отца стала мать Лурдес, с которой он поддерживал отношения на протяжении целых трёх лет и с которой порвал из-за своего повышения: переходя с должности шерифа в Куает Вирлпул на более уважаемую должность следователя в Роар, он решил немного “подчистить” свою репутацию. Мать же ещё два года после этого встречалась со своим дальнобойщиком, прежде чем потеряла его. После же того, как их личный выбор и сама жизнь ликвидировали их любовников, эти двое внезапно вновь возымели друг к другу интерес и вскоре стали жить, словно примерные муж с женой, хотя к тому моменту им обоим уже было за пятьдесят. Не знаю, как у них это вышло, но после стольких лет супружеской неверности, эти двое внезапно решили попытаться и в итоге смогли прожить вторую половину своего брака в понимании. Когда десять лет назад мать умерла, отец с головой ушёл в работу, боясь потерять свою должность по причине своего преклонного возраста, и в итоге, при помощи кропотливой поддержки здоровья, энтузиазма и связей среди начальства, он смог прослужить в уголовном отделении полиции Роара в совершенно здравом уме и приемлемой физической силе вплоть до своих девяносто двух лет, что многие до сих пор считают нонсенсом. Но стоило моему старику только выйти на пенсию, как уже спустя месяц он сдулся и превратился из бодрого старика, неспособного усидеть на одном месте дольше пяти минут, в разваливающуюся на части клячу. Как только старик сдал самые серьёзные позиции своего здоровья, Стэнли позаботился о его дальнейшей судьбе, поместив старика в приличный престарелый дом, хотя приличным тот всегда считался лишь потому, что всегда являлся единственным доступным в Роаре.

Стэнли родился от меня, когда мне было всего пятнадцать лет. Так как в свои пятнадцать я уже являлся откровенно красивым парнем, я мог себе позволить встречаться с девушками постарше, в результате чего обрюхатил восемнадцатилетнюю подружку. Она, естественно, была в шоке оттого, что залетела от пятнадцатилетнего подростка, у которого ещё молоко на губах не обсохло, хотя она сама была лишь на три года старше меня. В итоге, поняв, как страшно сглупила со мной, она решила сохранить правду происхождения своего ребёнка в тайне и даже после его рождения держала язык за зубами, не желая освещать свою глупость на весь город. Одно дело восемнадцатилетней, малоопытной девушке залететь от взрослого, возможно даже женатого мужчины, и совсем другое забеременеть от пятнадцатилетнего школьника. В итоге вместо учёбы в колледже она пошла работать разносчицей газет, а рождённого ею ребёнка она взялась воспитывать при помощи своей больной матери. Мне же с самого начала было наплевать на всю эту ситуацию. Первые месяцы после рождения этого ребёнка я даже не знал, каким именем она его наделила. Вполне естественно, что в подростковом возрасте я не проявлял ни малейшего желания становиться отцом, а потому, как только узнал о беременности своей мимолётной подружки, мгновенно прервал с ней всяческую связь и начал мять только своих ровесниц, предпочитая останавливать своё внимание на страшненьких особях – такие, в большинстве случаев, всегда были согласны на любые мои предложения, зная, что им едва ли перепадёт от заурядных парней, не то что от такого красавца, каким в то время был я.

В восемнадцать лет я уехал из Куает Вирлпул на учёбу в колледж Роара. В честь этого знаменательного события отец преподнес мне подарок: американский самозарядный пистолет с интегрированным глушителем – High Standard HDM. Он не купил этот пистолет в оружейной лавке, считая подобное приобретение слишком простым, а значит банальным. Подаренный мне тогда ещё шерифом и лишь будущим следователем Маккормаком пистолет являлся вещдоком, незаметно пропавшим из архива – отец желал подарить мне особенный подарок и у него это, честное слово, получилось.

Я всегда любил своего резкого отца больше, чем молчаливую мать, и с раннего детства тянулся к его сильной натуре. Чтобы поразить его, уже спустя месяц после получения от него ценного подарка я похвалился перед ним высоким результатом: заведя отца в лес, я продемонстрировал ему попадание в центр мишени с двадцати пяти шагов. У меня всегда было острое зрение, которое не притупилось даже к старости…

Когда Стэнли исполнилось четыре, его мать серьёзно заболела, а так как к тому времени она лишилась помогающей ей матери, за неделю до своей кончины она решила открыть тайну рождения нашего сына моим родителям. Когда её не стало, моей семье пришлось принимать решение. Я всё ещё учился в колледже Роара и всё ещё был слишком занят короткими юбками своих многочисленных подружек, так что если бы моя мать не воспротивилась, мы с отцом отправили бы мелкого и ненужного нам обоим спиногрыза в фостерную семью, никому так и не рассказав правду его происхождения. Но моя мать тогда решила проявить сердобольность, так что в итоге отцу пришлось смириться с её твёрдым решением поселить мальца в их доме. Мне же было откровенно наплевать, что и как эти двое решат – я давно не жил с родителями и их жизнь меня не волновала. Так Стэнли Ламберт остался расти при моих родителях, видясь со мной от силы один раз в пару-тройку лет.

Я же в результате так и не доучился в колледже, вылетев из него на последнем году обучения по крайне идиотской причине: я никогда не брал девушек насильно, всегда с лёгкостью получая к ним доступ при помощи своей смазливой внешности, но однажды чуть не изнасиловал одну красотку, внимания которой никак не мог добиться, однако выбрал для этой затеи неправильное место и время, в результате чего какой-то парень отбил её у меня в момент, когда я уже надорвал пуговицы на её платье. В результате той драки и он, и я получили по несколько трещин в рёбрах, но он ещё умудрился разбить мне нос. Так как к тому времени у меня уже было два выговора из-за пьянок, из колледжа меня в итоге отчислили по причине дебоширства, а та девушка, ставшая последней каплей в терпении правления колледжа на мой счёт, в итоге спокойно доучилась, вышла замуж за своего защитника и родила от него сына, и дочь. Я их возненавидел. Так я впервые начал подумывать о том, что отцовский подарок вполне можно попробовать опробовать не на пустых банках, а на наполненных кровью живых мишенях. Но те мои мысли в итоге так и остались лишь мыслями, в результате чего реализация желания попробовать продырявить живую мишень затянулась на долгие два десятилетия. Думаю, ту сладкую парочку по итогу спас факт моей занятости одновременно двумя доступными девушками, так что, возможно, не красоте в итоге придётся спасать этот мир, а классическому сексу между мужчиной и женщиной.

И всё же моему отцу в итоге пришлось разгребать последствия своего подарка на моё совершеннолетие. Последствия эти спустя долгие годы предстали перед следователем Эйчем Маккормаком в виде небольшой кучки трупов: Пина Браун, Раймонд и Роберта Пайк, Рина Шейн и, уже не оцененные моим слишком гордым отцом, чтобы позволить себе посадить за решётку собственного сына и тем самым подпортить свою профессиональную репутацию, Ванда Фокскасл и Тереза Холт. Этот особый список может показаться незамутнённому проницательностью взгляду небольшим, но представьте за каждым из этих имён целую жизнь, являющую собой красочную и долговременную историю, и вы поймёте, насколько перечень этих имён на самом деле тяжеловесен. Я наслаждаюсь каждым именем в своём списке… Ведь в какой-то момент своего существования я оказался достаточно всесильным, чтобы отобрать у каждого этого имени целую жизнь, со всеми её горестями и радостями. Одно моё желание, один мой щелчок – и их больше нет, и никогда больше не будет. Я приказал этим жизням навсегда остановиться, и они остановились…

А тем временем брошенная мной в самом её начале жизнь, мой падкий на большие деньги парнишка Стэнли, ненавидящий меня в детстве, но возлюбивший меня не после моего желания обрести с ним связь, но после моей демонстрации ему пачки зелёных купюр, отлично помог мне провернуть моё первое дело, сделавшее мне громкое имя Больничного Стрелка. Таким образом мой нежеланный сын стал моим успешным проектом, каким моя любимая дочь должна была стать лишь в долгосрочной перспективе, о которой она всё ещё не подозревала. И мой сын, и моя дочь не просто обещали оправдать своё существование, подаренное мной им, но оправдывали его. По крайней мере до сих пор. Если Байрону Крайтону, этому самодуру с завышенным самомнением, каким-то образом стало известно действительно всё, значит Стэнли точно попадёт под раздачу одним из первых. Было бы интересно узнать, кто из двух моих детей в итоге отречётся от меня первым: сын, знающий всю мою правду, или дочь, даже не догадывающаяся хотя бы о малой части всей правды? Я бы поставил на Августу: эта девчонка, носящаяся со своим младшим братиком, будто тот действительно таковым для неё является, наверняка мгновенно переметнётся на сторону Байрона Крайтона, хотя тот не является ей родной кровью. И хотя говорят, будто яблоко от яблони далеко не падает, всё же у многих яблонь имеются плоды, смогшие отлететь на достаточное расстояние, чтобы прорасти в другом саду или даже на пустыре, во имя идеи продолжить свой рост отдельно от отбросившей их жизнь яблони, и идеи со временем создать свой собственный сад. Стэнли – яблоня, выросшая в тени моего сада; Августа – яблоня, пустившая корни в саду Крайтонов. Это означает только одно – они оба предадут меня.

Октябрь – ноябрь.

Как только я сбежал из особняка Крайтона, я сразу же выбросил в окно мчащегося из Роара мерседеса, за рулём которого сидел, свой телефон и свои псевдоочки, без которых, с момента реализации первого дела Больничного Стрелка, я не появлялся на людях. Я специально носил их, имея завидное зрение, таким нехитрым способом желая убедить смотрящих на меня людей в обратном – разве Больничный Стрелок не отличается меткостью? – и заранее заботясь о конспирации. Я знал, что моя фотография на любой потенциальной ориентировке будет отпечатана обязательно с этими очками – фотографий, на которых я был бы запечатлен без очков, Крайтон не сможет предоставить полиции, потому как таковых попросту не имеется. Итак, все будут искать мужчину в больших квадратных очках и потому не будут замечать лица, не украшенного этим максимально отвлекающим внимание аксессуаром. В автомобиле Лурдес отсутствовала спутниковая система навигации, о чём мы с ней всегда заботились при покупке каждого нового автомобиля, так что об отслеживании меня столь примитивным способом я мог не переживать. Мне необходимо было только добраться до деревни Вирлпул и спрятаться на заброшенной даче отца.