Террор

Двенадцать из лежащих в лазарете людей умирают от цинги, и у более двух третей от ста пяти оставшихся в живых участников экспедиции наблюдаются ранние симптомы болезни.

Запасы лимонного сока – самого нашего действенного противоцинготного средства, хотя и в значительной мере утратившего эффективность за последний год, – иссякнут через несколько дней. Тогда нам останется спасаться только уксусом. Неделю назад в палатках с запасами продовольствия, установленных на льду рядом с «Террором», я самолично наблюдал за переливанием остатков уксуса из больших бочек в восемнадцать бочонков поменьше – по одному на каждую лодку, перевезенную на санях в лагерь.

Люди терпеть не могут уксус. В отличие от лимонного сока, едкость которого можно несколько приглушить примесью подслащенной воды или даже грога, уксус кажется на вкус чистым ядом людям, чьи нёба уже повреждены цингой, развивающейся в организме.

Офицеры, употреблявшие в пищу больше голднеровских консервированных продуктов, чем матросы (те питались своей любимой – хотя и прогорклой – соленой свининой и говядиной, пока провиантские бочки не опустели), похоже, сильнее последних предрасположены к цинге.

Данное обстоятельство подтверждает гипотезу доктора Макдональда, что в консервированных супах, овощах и мясе – в отличие от испорченных, но некогда свежих продуктов – отсутствует некий жизненно важный элемент или, наоборот, присутствует некий яд. Если бы мне чудом удалось открыть означенный элемент – ядовитый или животворный, – у меня появился бы не только шанс исцелить больных людей (возможно, даже мистера Хора), но и все шансы получить рыцарское звание, когда нас спасут или мы сами доберемся до безопасного места.

Но в существующих условиях у меня нет такой возможности. Лучшее, что я могу сделать, это настойчиво порекомендовать людям есть любое свежее мясо, добытое нашими охотниками, – даже сало и внутренности животных, я уверен супротив всякой логики, могут в известной мере предохранить нас от цинги.

Но наши охотники пока не нашли в окрестностях никакой дичи. И лед слишком толстый, чтобы пробивать в нем проруби для рыбной ловли.

Вчера вечером капитан Фицджеймс заглянул в лазарет, как он делает в начале и конце каждого своего долгого трудного дня, и, когда он совершил традиционный обход спящих больных, расспрашивая меня о переменах в состоянии каждого, я набрался смелости, чтобы задать вопрос, уже несколько недель не дававший мне покоя.

– Капитан, – сказал я, – я вас пойму, коли вы откажетесь отвечать мне по причине своей занятости или проигнорируете мой вопрос как заданный человеком несведущим, каковым я, безусловно, являюсь… но я уже давно ломаю голову: зачем мы взяли восемнадцать шлюпок? Похоже, мы забрали с «Эребуса» и «Террора» все шлюпки до единой, но ведь нас осталось всего сто пять человек.

– Давайте выйдем наружу, если вы не возражаете, доктор Гудсир.

Как всегда, я мысленно отметил (и внутренне смутился от сознания, что я всякий раз отмечаю данное обстоятельство) обращение «доктор», которое капитан стал использовать в разговоре со мной только после вторжения зверя на «Эребус» в марте.

Я велел Генри Ллойду, своему помощнику, присматривать за больными и вышел вслед за капитаном Фицджеймсом из палатки. Еще в лазарете я заметил, что борода у него, прежде казавшаяся мне рыжей, на самом деле почти полностью седая и только окаймлена запекшейся кровью.

Капитан взял из лазарета фонарь и двинулся с ним к покрытому галькой берегу.

Разумеется, никакие винноцветные волны не набегали с плеском на берег. Вдоль береговой линии по-прежнему тянулась гряда высоких айсбергов, стоявшая стеной между нами и паковым льдом.

Капитан Фицджеймс поднял фонарь и осветил длинный ряд лодок.

– Что вы видите, доктор? – спросил он.

– Лодки, – рискнул предположить я, чувствуя себя тем самым несведущим человеком, которым отрекомендовался минуту назад.

– Вы замечаете какую-нибудь разницу между ними, доктор Гудсир?

Я пригляделся получше.

– Четыре из них не на санях, – отметил я.