Кивнул сам себе и пошёл. И только тут я догадался крикнуть ему в спину:
– Спасибо! Вы же меня спасли прямо. И кота. И виолончель!
– Да не за что! Тёте привет. И коту!
…Надо же, кто бы мог подумать. Эппл! Разговаривает как обычный человек! Шутит даже!
Байрон уже дома; открывает глаз, и глаз этот совершенно нахальный. Сам как тряпочка, будто мягкая игрушка – вкалывают ему лекарство, он даже не вздрагивает. Но я по глазу вижу: точно выживет.
Я предложил переименовать его в Гнедича, или у кого там из поэтов был один глаз. Лида сначала обиделась ужасно, а потом смеялась.
…Я не тороплюсь домой.
– Знаешь, я ведь думал, мне за рубашку влетит. А он наоборот, только удивился, что я дохлого кота на руки взял. Говорит – не смог бы так. Ну, я же не знал, что Байрон живой!
Лида качает головой:
– Всё бы он смог. Глеб так только говорит, а на самом деле всё всегда может. Если ради тебя или ради меня… ради своих, ну, ты понимаешь.
Я мою ей всю посуду, вытираю стол. Вот, теперь можно и кофе пить. Кто-то же должен ей помогать, не только брат?
– Знаешь, – вдруг рассказывает Лида, – мне было шестнадцать лет. И мой друг потащил меня на крышу. Я так боялась, что Глеб меня заметит! Что он снизу увидит, что будет ругать!
– Заметил?
– Нет. Это мы его заметили. Вышли на крышу, а он там. Лежит и пишет что-то в тетрадь.
– Что?
– Ну что! Стихи он писал раньше. Ну конечно! Чего ты на меня так смотришь, не знал? Ой. Только не говори ему, не говори – вдруг это тайна!
– А… А почему тогда перестал? Почему он… такой?
Лида пожимает плечами.
– Захочет – как-нибудь сам расскажет тебе.
…Мой отец и стихи. Кто бы мог подумать!