Бюро заказных убийств,

– Но что заставило вас изменить род деятельности? – осторожно поинтересовался Холл.

Они сидели в открытой части вагона. Трамвай уже въехал в центр города, и тротуары заполняли выходившие из театров люди.

– Жажда справедливости, – ответил Хаас. – К тому же эта работа оплачивается намного лучше, чем преподавание древних языков. Если бы появилась возможность начать жизнь заново…

Однако продолжения фразы Уинтер Холл так и не услышал. Трамвай на мгновение остановился на перекрестке, и Хаас, видимо, внезапно заметив нечто чрезвычайно важное, не сказав ни слова, не простившись даже взмахом руки, легко спрыгнул с площадки и исчез в подвижной толпе.

Следующим утром Холл понял, что произошло. В газетах появилось сенсационное сообщение о таинственной попытке убийства. Хаас попал в больницу со сквозным ранением легкого. Врачебный осмотр показал, что жизнью он обязан неправильному расположению сердца, иначе пуля попала бы в цель. Но странность заключалась не в этом, а в том, что никто из окружающих не слышал выстрела. Хаас внезапно рухнул среди плотной толпы, а оказавшаяся рядом с ним женщина заявила, что за мгновение до этого слышала слабый, хотя и отчетливый, металлический щелчок. Шедший впереди мужчина тоже вроде бы слышал нечто подобное, но наверняка сказать не мог.

«Полиция в растерянности, – писала газета. – Пострадавший недавно приехал в город и тоже ничего не понимает: утверждает, что не знает, кто мог бы совершить покушение на его жизнь, и даже не помнит, чтобы слышал щелчок, но утверждает, что ощутил сильнейший удар в том месте, куда попала пуля. Сержант уголовной полиции О’Коннел считает, что выстрел произведен из пневматической винтовки, однако начальник уголовной полиции Рэндалл отрицает версию и заявляет, что хорошо знает подобное оружие, а потому уверен, что незаметно использовать его в толпе практически невозможно.

– Не подлежит сомнению, что это дело рук шефа, – заверил Холла Мергветер. – Значит, он по-прежнему в городе. Будьте добры, оповестите о событии Денвер, Сан-Франциско и Новый Орлеан. Он сам изобрел хитрое оружие и даже несколько раз давал его Харрисону, а тот возвращал после использования. Система такова: на теле, под мышкой или в любом другом удобном месте, помещается воздушная камера. Сам же механизм имеет размер не больше игрушечного пистолета и может быть скрыт в ладони. Отныне и впредь всем нам необходимо соблюдать крайнюю осторожность.

– Мне опасность не угрожает, – возразил Уинтер Холл. – Я не член бюро, а всего лишь временно исполняю обязанности секретаря.

– Слава богу, Хаас жив и, надеюсь, поправится, – сказал Мергветер. – В высшей степени достойный человек и маститый ученый. Чрезвычайно ценю его интеллект, хотя порой он слишком уж скрупулезен и, боюсь, получает определенное удовольствие от выполнения заказов.

– А вы разве нет? – с интересом уточнил Холл.

– Нет, как и никто из нас, кроме Хааса, только он обладает соответствующим характером. Поверьте, мистер Холл: преданно исполняя все задания бюро и не подвергая сомнению справедливость наказаний, лично я ни разу не совершил казни без внутреннего содрогания. Знаю, что в это трудно поверить, но считаю, что идти против собственной природы невозможно. Первый заказ я и вовсе вспоминаю с содроганием: сам чуть не лишился чувств. Впоследствии я даже написал эссе на данную тему – разумеется, не для публикации. Пространство для изучения обширно. Если заинтересуетесь, буду рад принять вас в своем доме и показать работу.

– Спасибо, непременно приду, – ответил Холл.

– Проблема весьма любопытна, – продолжил рассуждение Мергветер. – Неприкосновенность человеческой жизни – понятие социальное. Убивая себе подобных, наши примитивные, первобытные предки не испытывали угрызений совести. Теоретически и я тоже не должен переживать, но все же переживаю. Вопрос вот в чем: откуда берутся сомнения и душевные страдания? Неужели долгая эволюция цивилизации внедрила в сознание человечества концепцию неприкосновенности жизни? Или идея была внушена мне в детстве и отрочестве, в процессе обучения и воспитания – прежде чем я стал мыслить свободно? А может, обе причины здесь вообще ни при чем? Вот в чем заключается основная проблема, и найти ее разрешение было бы крайне любопытно.

– Уверен, что так и есть, – сухо ответил Холл. – Но что же вы намерены предпринять в отношении шефа?

– Уничтожить. Таков единственный способ доказать и отстоять собственное право на жизнь. Однако ситуация для нас абсолютно неординарная. Прежде те, на кого поступал заказ, не подозревали об опасности и не преследовали своих палачей, а шеф прекрасно знает о намерении исполнителей и, больше того, сам методично уничтожает их одного за другим. Кроме того, ему определенно везет больше, чем нам. Но мне пора: договорился о встрече с Хановером.

– Не боитесь? – спросил Уинтер.

– Чего?

– Что, если шеф убьет и вас?

– Нет, для меня смерть мало что значит. Во-первых, я надежно застрахован, а во-вторых, на меня не распространяется заблуждение, будто тот, кто лишил кого-то жизни, особенно дорожит собственной. Чем больше смертей на счету – а у меня их не меньше полутора дюжин, – тем проще и легче относишься вообще к смерти. Что же касается угрызений совести, то они относятся исключительно к жизни. Принадлежат жизни, а не смерти. Я и по этому поводу написал несколько отдельных эссе. Если пожелаете взглянуть…

– Да, непременно, – поспешил заверить его Холл.