– Ринкон-Хилл, – бросил Уинтер к таксисту, помогая Груне сесть в машину. – Время – деньги: понимаете? Гоните что есть силы, не жалейте покрышек: я все оплачу!
Ринкон-Хилл – в прошлом богатый аристократический квартал Сан-Франциско – возвышался в своей нынешней благородной дряхлости над грязью и теснотой обширного рабочего района к югу от Маркет-стрит. У подножия холма Уинтер расплатился с таксистом, схватил Груню за руку и легко потащил вверх по пологой горе. Несмотря на не слишком поздний вечер – было не больше половины десятого, – пешеходов они не заметили, разве что Холл увидел вдалеке темную фигуру: кто-то мелькнул в круге падавшего от фонаря света, и поспешно увлек Груню в укромный переулок. Уже через несколько минут был вознагражден за осторожность: по улице характерной легкой кошачьей походкой быстро прошел Хаас. Они продолжили путь, отставая от него примерно на половину квартала, а на вершине холма, при свете очередного фонаря, увидели, как Хаас без напряжения перепрыгнул через старомодную железную ограду.
– Это и есть наш дом, – прошептала Груня Уинтеру на ухо и сжала руку. – Посмотри на этого человека: определенно он даже не подозревает, что идет на смерть.
– Я и сам не верю, что ему грозит опасность, – скептически заметил тот. – Убить агента Хааса – задача не из легких.
– Отец невероятно предусмотрителен, – возразила Груня, – и никогда не ошибается. Наверняка все предусмотрел: как только твой мистер Хаас войдет в парадную дверь…
Она не договорила – Холл крепко сжал ей руку, призывая к вниманию:
– Он не собирается входить в парадную дверь. Смотри: крадется за дом.
– Но там обрыв, – возразила Груня, – а внизу, на расстоянии сорока футов, соседская крыша, так что ему придется вернуться.
– Не думаю: он явно что-то задумал, – прошептал Уинтер, когда знакомая фигура снова попала в поле зрения. – Ага! Мистер Хаас, вас не проведешь! Смотри, Груня, он скрылся в кустах возле ворот. Туда протянут провод?
– Да. Это единственное место, где может спрятаться человек. Вон еще кто-то идет. Наверное, очередной агент.
Наблюдатели миновали дом и остановились возле следующего угла. Появившийся с противоположной стороны человек поднялся по ступеням крыльца и вошел через парадную дверь. Было слышно, как она открылась и через мгновение закрылась. Груня твердо решила идти с Уинтером, заявив, что это ее дом, где она знает каждый уголок. К тому же у нее есть ключ, так что звонить не придется.
Коридор был ярко освещен, так что номер дома оставался на виду. Они невозмутимо миновали кусты, где прятался Хаас, поднялись на крыльцо, отперли парадную дверь и вошли. Холл повесил шляпу на стойку и снял перчатки. Из-за двери справа доносились голоса, и они помедлили, прислушиваясь к беседе.
– Красота – это насилие, – с пафосом произнес кто-то.
– Это Хановер из Бостона, – шепотом пояснил Уинтер.
– Красота абсолютна, – продолжил оратор. – Человеческая жизнь безоговорочно подчиняется красоте. Это не парадоксальное умозаключение. Красота никогда не покоряется жизни. Она присутствовала во Вселенной еще до существования человека и сохранится после того, как человечество безвозвратно исчезнет с лица земли. Красота включает в себя все, это первое и последнее слово. Она не зависит от жалких, ползающих в грязи людишек.
– Метафизика, – с ироничной усмешкой возразил Луковиль. – Иллюзорная метафизика в чистом виде, дорогой мой Хановер. Когда человек начинает возводить в абсолют преходящие феномены эфемерной эволюции…
– Это вы грешите метафизикой! – воинственно перебил его Хановер. – Считаете, что все вокруг существует исключительно в сознании, а когда сознание разрушается, разрушается красота и исчезает тот важнейший принцип, которому подчиняется развитие жизни. А ведь всем нам известно – думаю, и вам тоже, – что это единственный твердый принцип. Как Спенсер справедливо заметил о вечном течении силы и материи в переменчивом ритме эволюции и распада, «принцип остается постоянным, в то время как конкретный результат никогда не повторяется»[2].
– Новые нормы, новые нормы, – перебил оппонента Луковиль. – В последовательной и вечно меняющейся эволюции неизбежно возникают новые нормы.
– Вот именно, норма! – торжествующе провозгласил Хановер. – Вы об этом не подумали? Только что сами заявили, что норма существует! В таком случае что есть норма? Нечто вечное, отдельное, не зависящее от сознания. Отец и мать сознания.
– Минутку! – возбужденно крикнул Луковиль.
ebooksa