Он уже увидел силуэт своей малышки, стоящей возле ствола огромного бука. Подбежав ближе, он разглядел то самое синее платьице и серую косынку, в которых его семилетняя дочурка убежала в лес летом прошлого года.
«Не нужно было идти на поводу у ребёнка, не нужно было брать её с собой на работу! А если взял, то глаз должен был не спускать с неё!» - эти упрёки, щедро приправленные ругательствами и отсылками к его тупости, нерасторопности и невнимательности, лежали в основе всех эмоциональных высказываний, которыми Вакина очно и заочно «полоскали» жена и все её близкие родственники после пропажи Леситы.
Его родственники были немного сдержаннее, но их слова и взгляды всё равно кололи больнее. Кололи по периметру рваной раны, которая разверзлась от горя и осознания того, что он больше никогда не увидит свою маленькую, всегда улыбавшуюся, любопытную и бесконечно любившую его принцессу.
Время успокаивало разгневанных родственников – их упрёки становились реже, короче и всё чаще заканчивались словами утешения и поддержки, - и затягивало раны безутешных родителей, превращая их в огромные, жуткие шрамы. Вид подружек Леситы, которые жили, росли, развивались и веселились, бередил затянувшиеся места и времени приходилось «проходиться по ним иголкой с ниткой» заново.
Две декады после пропажи Леситы Вакин с женой, друзьями и близкими родственниками прочёсывали окружающий их деревню лес каждый день. С рассвета до первых криков ночных монстров. Хотя разум и «стучал им костяшками пальцев по черепушкам», заявляя, что семилетний ребёнок не смог бы продержаться в лесу и одну ночь. Друзья не передавали эти заявления безутешным родителям и родным пропавшей, но хватали их в охапку и тащили домой с наступлением темноты, благоразумно выполняя уже не заявления, а приказы своих сознаний, отданные в состоянии паники. Вот самый мягкий и культурный из подобных приказов (он пришёл в голову деревенского врача, известного своей добротой и тонкой душевной организацией):
- Ты совсем тупой? Ещё немного, и вы поймёте почему семилетний ребёнок не продержится ночью в лесу! Живо шуруйте отсюда! Хватай этих убитых горем зомби и тащи их в деревню, даже если они будут драться и кусаться!
Но бродилки по лесу не были бесполезными. Они оказывали благоприятный эффект на психику «убитых горем зомби», давая надежду, не оставляя наедине с опустошающей душу бедой и уберегая от страшных, отчаянных поступков, которые тех так и тянуло совершить.
- Лесита! – подбежал Вакин к девочке и крепко обнял её.
- Папа, папочка, где же ты был? – сказала та. – Почему ты не искал меня? Мне было так страшно.
- Я искал, я искал, - зарыдал рыжебородый, целуя дочурку. – Я жил в лесу. Я разворошил все норы и берлоги.
Его друзья остановились в десяти метрах от них и с подозрением смотрели на девочку.
- Видите? – повернулся к ним Вакин со слезами на глазах. – Это она! Моя Лесита. Это не дагрот.
- Но это невозможно… - помотал головой лесоруб, правивший лошадьми. Самый высокий из всех. – Как ты выжила? Где ты была всё это время?
- Привет, Пайн, - улыбнулась ему малышка. – Я нашла пустую нору с запасами ягод и мёда и жила там.
- Чушь, - произнёс другой лесоруб - со светлыми усами, обрамляющими рот и подбородок. - Отойди от неё, Вакин.
- Нет, папочка, - Лесита ещё сильнее прижалась к отцу. – Подойдите, - посмотрела она на остальных, - и убедитесь, что это я.
- Отойди от неё, Вакин, - сказал черноволосый лесоруб без растительности на лице. – Это дагрот.
- Нет! – вскрикнул рыжебородый. – Это моя Лесита.
Он встал с девочкой на руках.
- Видите? – сказал он друзьям, внимательно изучающим пространство между ребёнком и землёй. Сумерки делали их изучение весьма поверхностным. – Это не дагрот.