Эти мысли отвлекли Светлану от речи очередных выступающих, и она очнулась лишь тогда, когда активист месткома начал распекать родителей неуспевающих учеников, а женщина, сидевшая с нею рядом, вскочила и принялась оправдываться.
— Ну что я могу поделать? Ведь хоть убей — за уроки не засадишь… А ведь не скажешь, что лентяйка. По домашним делам трудолюбива: и уборка, и магазины на ней, то и дело спрашивает — что, мол, мама, надо сделать? И все это — лишь бы за книги не садиться…
— Вот-вот, а у нас совсем наоборот, — поднялся высокий мужчина в середине зала. — Наши, как явятся из школы, так и уткнутся носами в книги. А пол вымыть — ремнем не заставишь, мы, говорят, не в уборщицы, не в дворники готовимся.
«Сколько проблем, — подумала Света. — Какая все же это большая и трудная наука — растить детей…»
Светлана еще раз оглядела зал — и вдруг увидела…
Близ окна сидел Пантелеймон Михайлович Кызродев. Он был в штатском, и потому она его не различила сразу среди других… Зачем же он здесь? Вряд ли она могла предположить, что он явился на это собрание специально затем, чтобы высказать и свои суждения по вопросам воспитания подрастающего поколения, нет, конечно… Тогда зачем?
И вдруг Светлана, совсем непроизвольно, ощутила, как у нее немного отлегло от сердца.
Нет-нет, ей не придется брать на себя эту тяжелую миссию — рассказывать Софье Степановне о том, что случилось с ее сыном.
На следующее утро, ровно в девять, требовательно заверещал телефонный звонок. Заведующий отделом Никита Петрович протянул трубку только что возникшей в дверях Светлане:
— Тебя…
— Я слушаю.
— Светлана Николаевна, здравствуйте. Это говорит Пунегова, — послышался в трубке знакомый голос. Но как же он изменился со вчерашнего дня. — Я все уже знаю… — длинные провода, несущие этот голос, нисколько не скрадывали его дрожи и скорби.
— Софья Степановна, я собиралась сама рассказать вам обо всем, но увидела Пантелеймона Михайловича и поняла…
— Да-да. Но что же мне теперь делать, Светлана Николаевна?! Я всю ночь плакала… сердце разрывается на части, никакая работа не идет в руки… Могла ли я хотя бы подумать, что мой Сашик… что он способен…
— Я сочувствую вам, Софья Степановна. Но прошу учесть, что не хочу причинять лишнего зла вашему сыну, а вам — боли…
— Какой позор, какой позор… Сегодня я даже боюсь выходить из своего кабинета. Боюсь смотреть людям в глаза. А теперь еще и вы меня ославите… неужели вы будете писать об этом в газету?
— Но разве дело, Софья Степановна, только в огласке? — она не сумела сдержать возмущения. — Дело прежде всего в случившемся. И еще в том, чтобы постараться вернуть этих юнцов — в том числе вашего сына — на путь праведный. И чтобы этот пример…
— Извините меня, Светлана Николаевна, я понимаю… но от горя я совсем потеряла голову… значит, вы не будете настаивать на судебном разбирательстве?
— Я думаю, что лучшее решение этого дела — общественный суд. Пусть молодежь соберется — например, в клубе механического завода, с участием представителей школ, предприятий, где учатся и работают эти парни, — выслушают их, выскажут свое мнение, обсудят…
— Но разве нельзя избавить Сашика от этого? Он же совсем еще ребенок. Эти бандиты наверняка запугали его, заставили… он теперь так мучается, так страдает… я просто боюсь за него…