Тропинка в зимнем городе

22
18
20
22
24
26
28
30

А дедушка сказал:

— В природе, Ванюша, в ее лесах-водах, все прекрасно. Умей лишь приметить.

На воткнутые в дерн рогатки повесили котелок, а рядом закопченный чайник. Дед взял топор, направился вверх по тропе.

— Побудь здесь, Ванюша, а я протоплю печку в избушке, чтобы спать нам не в сырости.

Сюдай побежал за дедом.

Куховарит внук, огонь поправляет, чтобы жар, сплотясь, бил прямо в днище. Вскоре в котелке забулькало, поднялась сероватая пена, повалил дразнящий, вкусный дух. Ваня сноровисто очистил несколько молодых тугих картофелин, накрошил в суп, бросил и лаврового листа — зачерпнул ложкой, попробовал, достаточно ли соли, потом убрал котелок с пышущего жара. Тут и чайник затарахтел железной крышкой, вскипел. Ваня заварил, не поскупись, щепотью.

Ай-да внук! Всего четырнадцать годочков, а хорошо ли, плохо ли — уже из ружья стрелять умеет, варить-стряпать мастер, грибы, притаившиеся под рыжей хвоей да прошлогодней листвой, отыщет и сам отличит груздь от боровика, а на рыбалке подъязка с уклейкой не спутает…

Дожидаясь деда, Ваня опять приблизился к жернову, взобрался на него, пробуя, топнул ногой: силен! Раздобыли же тяжесть эдакую, дыру продолбили, и вон в какую даль приволокли…

А солнце уже скрылось за деревьями и пылало в чаще леса, будто жаркий костер. Журчала поблизости падающая вода.

Значит, когда-то воды Черемны-реки ворочали здесь тяжеленные жернова, луща, смалывая зерно в муку, чтобы потом из этой муки люди пекли мягкие шаньги и пышные караваи.

Теперь же ничего тут не осталось: ни мельницы, ни амбаров, ни людей. Лишь река хлещет через старую запруду, бормотливо сказывая Ване о том, что было да быльем поросло.

Этот жернов он и выбрал в качестве стола. Расстелил газету, достал хлеб, кружки-ложки. Сопя от натуги, перекатил комель старого бревна, чтобы сесть на него. К возвращению деда все было готово: Ваня принес с огня котелок с супом, настриг в горячую похлебку зеленого лука, поперчил.

Дед с внуком сели за трапезу.

Мальчик отхлебнул дымящегося супа и даже застонал от удовольствия. Дед тоже крякнул, нахваливая.

Пожалуй, суп был слишком горяч: дома бы мать и не позволила есть такой, но здесь разве можно утерпеть, тем более с целодневной усталости? Тем более — своей стряпни? Ведь это не варево из синюшной курицы, купленной в лавке!..

Котелок был велик, и Ваня сперва подумал, что для такого обильного ужина в животе и места не хватит. Однако мясо рябчика было таким белым и душистым, так аппетитно хрумтели на зубах сочные хрящики, что мальчик и не заметил, как следом за юшкой ушло и все остальное.

— Дед, а ведь у царя губа не дура была! — сыто сказал Ваня, подавая Сюдаю косточку.

— Да-а… — протянул неопределенно дед. Он тоже управился с едой и теперь сидел, притихнув, в предвкушении цигарки перед чаепитием. — До еды вкусной да питья сладкого, Ванюша, люди-то, вишь ли, всегда жадны сверх меры. Иные ради этого готовы даже загрызть себе подобных…

Мальчик понял, что у деда опять дрогнула частица сердца — либо заветная, либо больная, — как и прежде, когда он донимал его расспросами.

— Ты давеча, дедуня, обмолвился, что вместе с хлебом тут и жизни человеческие перемололись…